Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Да! Все это верно. Валери Ларбо был чувственным эрудитом, ценителем женщин, городов и поэтов, но был он и кем-то более значительным: одним из лучших прозаиков первой половины XX столетия, чья естественная, тщательно-небрежная манера письма нередко напоминает Монтеня, другого великого человека, знавшего цену удачно выбранной и к месту приведенной цитате. Он был превосходным художником, живописавшим не любовь-страсть, а любовь-наслаждение, портретистом, с кем немногие могли бы сравниться в искусстве изображения женщин, девушек и детей и кто умел пробудить в читателе ревнивую мечту о жизни, так щедро озаренной светом красоты. Но прежде всего это был критик с безупречным вкусом, который все знал, владел всеми языками, переводил Сэмюэла Батлера и Рамона Гомеса де ла Серну, одновременно погружаясь в чтение Овидия, Вергилия, Сенанкура, Сент-Эвремона, Вилье де Лиль-Адана, Поля Луи Курье [351], Байрона, Паскаля и «Медеи» Корнеля. Его ум переполняли знания, и сколько-нибудь образованный читатель, пробежав две фразы, почти непременно обнаружит литературную аллюзию, целомудренно припрятанную между строк цитату. Невольно вспоминается мать Пруста, цитировавшая на смертном одре Расина и Лабиша [352] Лабиш Эжен Марен (1815–1888) – романист и драматург. – Ред. , а то и сам Рассказчик, который, воспевая юность, обращается к образам молодых красавиц из хоров «Эсфири» [353] «Эсфирь» – трагедия Расина. . «Я должен отправить ему телеграмму на французском, – пишет Ларбо. – Но по пути из Таранто в Неаполь моя телеграмма имеет шансы преобразиться в нечто торжественное и странное…» Торжественное и странное? Конечно же, Шекспир, «Буря». Но Ларбо об этом умалчивает, предоставляя нам самим на каждой странице наслаждаться сравнительным литературоведением.

А теперь, когда перечислено столько достоинств, думается, настало время подробнее обрисовать портрет мастера, которого никак не назовешь второстепенным. Мы благодарны Бернару Дельваю и другим, всем, кто постарался воскресить облик этого «Монтеня молодого поколения». Ведь сам Валери Ларбо, побуждаемый кокетством и скромностью, набросал карикатурный автопортрет, весьма забавный, но исказивший его образ в глазах потомков: он придумал А. О. Барнабуса, миллиардера и поэта, и издал от его имени «Полное собрание сочинений», то есть сказку, стихотворения и дневник. Если подумать, априори нет ничего нелепого в том, чтобы представить себе Валери Ларбо вторым Барнабусом. Сын богатейшего владельца минерального источника Ларбо-Сент-Йор в бассейне Виши, он рано осиротел и получил по достижении совершеннолетия пусть не весь капитал, но ренту с отцовского наследства. Суровая, хотя и исполненная уважения к его таланту, мать настаивает на назначении опекуна, тем не менее у Ларбо с молодых лет достаточно денег, чтобы вести жизнь миллионера-космополита и путешественника, переезжая из Флоренции в Стамбул, из Стокгольма в Мадрид, неизменно в обществе мимолетной спутницы, изысканной и до поры до времени обожаемой, которой приятно быть любовницей человека… какого же? О, человека весьма многогранного, «но прежде всего, что самое главное, это особа более редкая, чем аристократ или миллиардер, и занимающая более высокую ступень социальной лестницы, – поэт».

Поэт вскоре завоюет признание тех, кто достоин им восхищаться. Поль Валери и Андре Жид, Сен-Жон Перс и Поль Клодель, а также великие испанцы и великие англичане поняли, что лжебарнабус – настоящий гений, и это надо вменить им в заслугу, потому что сам он изо всех сил старался ввести своих друзей в заблуждение. «К таким, как мы, надо относиться осторожно, – писал он. – Когда мы думаем, будто анализируем свой характер, мы в действительности создаем персонажа, целиком и полностью вымышленного, даже не наделенного нашими склонностями. Мы нарекаем его местоимением единственного числа первого лица и верим в его существование столь же непреложно, как в свое собственное. Вот почему в так называемых романах Ричардсона на самом деле скрыта исповедь, а „Исповедь“ Руссо – не что иное, как замаскированный роман». Если так, мы должны были бы поверить, что Барнабус – автопортрет. В этом есть доля истины, но очень небольшая. Подлинный Валери Ларбо, мне кажется, куда более узнаваем под разными именами в трилогии: «О красота, моя прекрасная тревога…», «Любовники счастливые…», «Совет мой тайный…», в «Аллене», в «Желтом, синем, белом», где любовник и ученый оттесняют миллионера на задний план. Мне нравится рассматривать портреты Ларбо в юности: у него красивые глаза, тонкое лицо романтика, он невысок ростом и изящно сложен. Я понимаю, что и нежная Эдит, и mia sposina [354] Моя супруга (ит.) . Инга, и бедная Изабель могли полюбить его самого.

Бернар Дельвай прекрасно понял не только путешественника и эрудированного читателя – он понял человека. «Лучше, чем любой другой, он знал, что такое сердечные раны… Жизнь чувственна, полагал он. Однако он писал, никогда не снимая маски. Его походные несессеры были набиты флаконами с золотыми пробками, туалетными принадлежностями из черепахового панциря и слоновой кости. После его смерти вечерние газеты сообщили, что он знал наизусть „Илиаду“… Он любил девушек и огромные столичные города, ночью освещенные так ярко, что даже над садами небо розово. Он наслаждался скоростью. Однажды летним днем 1935 года его внезапно сокрушила болезнь. В течение двадцати двух лет он не мог ни писать, ни говорить и почти не двигался. Такова была расплата?» Двадцать два года афазии [355] Афазия – потеря речи. для этого любовника слов. То был тяжелый удар. Рядом с ним до конца оставались верная медсестра Мария Анжела Неббья, преклонявшиеся перед ним бесценные друзья: Жан Полан, Робер Малле, Жорж Жан Обри, Робер Кемп. Он умер в 1957 году, но благодаря «Полному собранию сочинений» и по сей день живее живых.

Среди всего им написанного мне особенно дорог один небольшой текст, озаглавленный «Достоинство любви». Автор утверждает, что между двумя полами, помимо войны, существуют акт веры, свидетельства уважения, обожания и они означают: «Таким я всегда буду с вами, для вас, если в жизни вы будете соответствовать представлению, которое я себе создал, представлению, которое я в вас люблю. Если вы заставите меня уважать вас». Приятно сознавать, когда нам за пятьдесят, продолжает Ларбо, что в молодости мы были склонны к такой вере и почти всегда хотели большего и лучшего, чем просто наслаждение. «Взаимное уважение, которое заключает в себе достоинство любви и побеждает взаимное презрение полов, коренится в области, неподвластной сексу, там, где проявляется человеческая сущность Его и Ее». В том, что отличает любовь от потворства желанию, и состоит самая суть достоинства любви. «Думается, в моих произведениях, – заключает Ларбо, – я не терял из виду это достоинство любви». Он имел право так думать. Женщин, спутниц его жизни, он изображал с нежностью и уважением – всех, даже несчастную Изабель. Заканчивая статью и подводя итоги моих размышлений, я прихожу к выводу, что следовало назвать ее так: «Валери Ларбо, или Достоинство любви».