Луиза Фейн - Дочь Рейха [litres]

ФОМ РАТ ПРОДОЛЖАЕТ БОРЬБУ!

ГЕРМАНСКИЙ ГЕРОЙ НЕ СДАЕТСЯ!

ХЛАДНОКРОВНЫЙ ЕВРЕЙСКИЙ УБИЙЦА, ЧЬИ РУКИ ПО ЛОКОТЬ В КРОВИ НАШЕГО СООТЕЧЕСТВЕННИКА, НАГЛО ПРИЗНАЕТСЯ В СОДЕЯННОМ!

– А что насчет этой истории? – спрашиваю я маму. – Папа что-нибудь говорил?

– По телефону ничего, но мы ведь не вправе ожидать, чтобы он раскрывал нам все государственные секреты.

При чем тут государственные секреты? Речь идет о единичном инциденте, который произошел в другой стране. Газеты, правда, раздули его до безобразия, но ведь им надо на что-то жить. И все же тревожный холодок крадется у меня вдоль спины.

– Пойду прилягу, – говорит мама, когда мы приходим домой. – Я все еще очень неважно сплю и сейчас устала. – Она улыбается жалкой улыбкой.

Сидя на скамейке в прихожей, я слушаю, как затихают наверху ее шаги. Щелкает замок в двери маминой спальни – и тишина, словно плащ, окутывает дом.

И вдруг в этой тишине раздается шорох. Я бесшумно встаю и, не дыша, подкрадываюсь к приоткрытой двери папиного кабинета. Заглянув в щель, вижу папу: он сидит за столом, склонившись, как всегда, над пачкой бумаг, которые держит в руке.

Вот папа кладет бумаги на стол, поднимает голову и сидит, неподвижно глядя в пространство. Потом, откашлявшись, берется за трубку телефона.

– Оператор. Да, соедините меня с обергруппенфюрером Гейдрихом, пожалуйста. Его домашний номер. – Пауза. – Да, он ждет моего звонка. Скажите ему, оберштурмбаннфюрер Хайнрих на линии. По важному делу.

Наступает еще одна пауза, которая длится дольше.

– Агхм… – Папа даже сидя умудряется вытянуться по стойке смирно и начинает говорить громче. – Обергруппенфюрер! Благодарю вас, что согласились принять мой звонок. Хайль Гитлер! – Голос звучит почти подобострастно, никогда раньше я не слышала у папы такого тона. – Да. Я готов сделать сообщение, как только получу распоряжение от вас. Все местные подразделения готовы. Полиция, мэр и пожарные службы города предупреждены. Ждем вашего приказа.

Папа слушает. Его глаза бегают туда-сюда. Вдруг он увидит меня за дверью? Я медленно отступаю назад и прижимаюсь спиной к стене. От напряжения дыхание у меня участилось. Прижимаюсь ухом к двери.

– Разумеется, – слышу я голос отца. – Нет, это не сработало… Никакой реакции, необходимо менять стратегию… да, это прекрасный катализатор… немецкий народ готов, как вы и сказали. Не просто созрел – у многих буквально чешутся руки, поверьте. Надо, чтобы евреи поняли, до чего их ненавидят… Разумеется, мы готовы начать по первому вашему слову.

Похоже, что одним шумом здесь дело не обойдется.

Ледяные пальцы страха бегут по моей спине.

Вальтер. Надо пойти к нему. Предупредить: начинается что-то страшное.

В школе на перемене я пересказываю Эрне телефонный разговор, который мне удалось подслушать вчера.

– Я должна найти способ предупредить Вальтера.

– Но что он имел в виду? – спрашивает Эрна. – Немецкий народ готов? К чему готов? – Она испуганно смотрит на меня. – Надо рассказать об этом отцу.

– Не знаю. Попытаюсь выяснить больше. Мне надо сходить в кафе и передать записку Вальтеру, но мама хочет, чтобы вечером я была дома.

– Скажи ей, что задержишься у меня на ужин. А сама в это время пойдешь и предупредишь Вальтера.

– А так можно?

– Я тебя прикрою, если твоя мама вдруг решит проверить. Для чего же нужны друзья? – улыбается Эрна.

Днем, когда мама ложится подремать, я отсылаю Ингрид с поручением купить мне кое-какой материи и крепких ниток: якобы все это нужно для домашнего задания по шитью. Берта тоже уходит отдохнуть к себе в комнату. В доме наступает тишина – редкостная возможность.

Я вхожу в папин кабинет и замираю, прислушиваясь. Стоит звенящая тишина. Я закрываю за собой дверь и прислоняюсь к ней спиной. От страха во рту у меня сухо. На цыпочках я пересекаю комнату и подхожу к столу. Когда мы только въехали в этот дом, папа сразу превратил кабинет в святая святых, куда был запрещен вход всем, кроме него. По шее бегут мурашки.

День клонится к вечеру, и в комнате уже почти темно. Я щелкаю выключателем настольной лампы, и яркий кружок света ложится на поверхность письменного стола. Он аккуратно прибран. Ближний край занят большим кожаным бюваром с квадратом промокательной бумаги, на дальнем краю стоит чернильница. Справа от промокашки – мраморная пепельница и авторучка, сразу за ними – деревянная этажерка с какими-то бумагами.

Осторожно выдвигаю верхний ящик старого дубового стола. Он скрипит. Я застываю на месте. В коридоре по-прежнему тихо. Никто не бежит, не распахивает дверь.

Спокойно. Вдох – выдох. Продолжаем.

В ящике оказываются личные письма. Верхнее от бабушки: я узнаю ее изящный почерком с наклоном и берлинскую марку. Под ним целая стопка записочек, сложенных конвертиками и подписанных дамским почерком: наверняка от Хильды Мюллер. У меня буквально чешутся руки развернуть какой-нибудь из них и узнать, какие грязные секреты в нем скрыты. Но отвращение побеждает, и я решаю, что сейчас не время. Тихо задвигаю ящик. Это не то, ради чего я пришла сюда. Чтобы помочь Вальтеру, мне нужно другое.

Следующий ящик. Запас промокательной бумаги, писчей бумаги и конвертов. Нижний ящик пуст. Со вздохом я поднимаю глаза. На стене напротив висят в рамочках папины похвальные грамоты. Его членский билет нацистской партии – № 3245. И надо всем этим – большой портрет Гитлера. Мы смотрим друг на друга – глаза в глаза.

Когда-то я любила тебя.

Его черные глаза пронизывают меня насквозь. Голос гремит у меня в мозгу, гудит как колокол. Ты совершила чудовищное злодеяние. И ты за него заплатишь. Твое наказание будет страшным…

Хватит, ХВАТИТ! Ладонями я закрываю уши и крепко зажмуриваюсь.

Сажусь в папино большое кресло, снова открываю глаза и сосредоточиваюсь на бумагах, лежащих на этажерке. Два верхних листа – внутренние распоряжения для служащих газеты о рабочих часах и кодексе поведения журналиста. Под ними счет за ремонт автомобиля. Деловые письма и еще счета, вперемешку.

Я перехожу ко второй полочке этажерки. И тут же обнаруживаю письмо, адресованное «Всем региональным и городским подразделениям СС: СРОЧНО. СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО». Письмо датировано сегодняшним числом, 9 ноября 1938 года, подписано герром Фишером, главой подразделения гестапо города Лейпцига. Я читаю.

Операции против евреев, в особенности против их синагог, начнутся очень скоро. Все должно пройти беспрепятственно. Необходимо произвести подготовку к аресту от 20 000 до 30 000 евреев по всей Германии. Брать следует прежде всего богатых евреев. К тем, у кого в ходе операции будет обнаружено оружие, незамедлительно принять самые суровые меры. Дальнейшие распоряжения поступят этой ночью. К исполнению указанных операций могут привлекаться силы СС. В ходе событий необходимо арестовать столько богатых евреев из всех городских районов, сколько возможно поместить в тюрьмы. Первые аресты следует ограничить здоровыми мужчинами. Сразу по завершении операции следует связаться с администрацией ближайших концентрационных лагерей.