Чжан Вэй - Старый корабль

Суй Баопу со всем рвением старался восстановить производство на фабрике. Грохотал огромный дизель-генератор, крутились колёса. Ли Чжичан установил защитные щитки ко всем приводным ремням и осям. Люди в цеху работали молча и сосредоточенно. Почти каждая производственная операция была механизирована — эта волшебная сила присутствовала повсюду. Приводимое в движение коленчатым валом сито с лязгом отцеживало выжимки. Все звуки в цехе, громкие и ритмичные, оживляли его. Но работники в течение всего дня молчали, не было слышно ни громких разговоров, ни весёлого смеха. Смерть Суй Бучжао глубоко потрясла весь Валичжэнь точно так же, как огромные механизмы всколыхнули производственный цех. Мощность техники вскоре проявилась в резком увеличении производственных возможностей. За этим последовало расширение сушильного участка, и по улицам городка стали один за другим проноситься грузовики с лапшой. Жители городка, наблюдая, как техника заменяет ручной труд, не переставали дивиться. Посетители не выражали громких восторгов, на их лицах было смешанное выражение горя и волнения. Многие, посмотрев, отвешивали низкий поклон свешивающимся с балок колёсам и уходили.

На фабрику часто приходил техник Ли, чтобы поговорить о делах с измазанным в масле Ли Чжичаном. Заходили также Лу Цзиньдянь и Цзоу Юйцюань, они расспрашивали о производстве, особенно о качестве лапши после установки передаточных колёс. Они упирали на то, что Валичжэнь — важный участок производства лапши «Байлун», и нужно следить за каждой мелочью, чтобы не нанести урон репутации всей промышленности, работающей на экспорт. Суй Баопу здоровался с начальством за руку, но говорил мало. Став главным управляющим компании, этот выходец из семьи Суй находился в центре внимания всего городка, потому что вошёл в кабинет управляющего в критический момент. Он провёл большую часть жизни рядом с жёрновом и всякий раз, слыша это погромыхивание, испытывал необъяснимое волнение. Позже, когда следить за жёрновом на мельничке изъявил желание оставшийся без работы смуглый здоровяк, Баопу разозлился не на шутку. Такое случалось с ним очень редко.

«Как тебе не стыдно даже заговаривать об этом! — возмущался он, тыкая пальцем в нос смуглявого. — Ты же здоров, как бык, какое смотреть за жёрновом! Мужчина называется, мать твою!» — кричал он, потом начал браниться и закрыл рот, лишь, повернувшись в сторону и заметив упрёк в пылком взгляде Наонао. Он с раскаянием похлопал смуглявого по спине и направил его работать на сушильный участок. Вечерами, уходя с фабрики, Баопу нередко прогуливался один по берегу реки, молча вспоминая дядюшку, вспоминая разговор с ним незадолго до его смерти.

Разговор тот был поистине необычный. Старик дал ему наказ сделать две вещи. Первую просьбу он уже выполнил, вторую выполнит обязательно. В день похорон старика он вынул спрятанный в стене мореходный канон и отнёс к себе. Теперь он будет беречь его, изучать. Сам, скорее всего, никогда в жизни в моря не отправится, но помечтать об этом с книгой старика можно. И поклялся найти свинцовый цилиндр. «Изыскательская партия добилась успеха — обнаружила громадный источник энергии, нашла подземную реку, — рассуждал он про себя, — но они обронили у реки этот свинцовый цилиндр, заложив семя бедствий для будущих поколений». И он поклялся найти его.

Ханьчжан после возвращения с кладбища заболела и впервые попросила на сушильном участке отпуск. Лекарств она не принимала, Баопу своими руками готовил ей лекарственные отвары, но она их втихомолку выливала. Первые несколько дней ещё ела жидкую кашу, а потом перестала есть вовсе. Спокойно лежала на кане, разметав волосы по плечам, и смотрела в потолок: ни ненависти, ни печали во взгляде. Баопу сидел рядом, называя её по имени, и она еле слышно откликалась. Он передвигал её поудобнее, расчёсывал волосы. Она лежала без движения. А когда он умолял её поесть или принять лекарство, просто не отвечала. Баопу нетерпеливо вышагивал перед каном, топал ногой: «Хоть немножко поела бы. Ну, куда это годится? Поешь хоть чуть-чуть…» Ласково глядя на брата, она глазами предложила ему сесть и стала поглаживать чёрную щетину. Взяв её за руку, Баопу был поражён, какая она слабая, мягкая и удивительно белая. Он погладил её по голове и снова принялся уговаривать:

— Встань, поешь немного каши: я покормлю тебя с ложечки, как в детстве.

Ханьчжан лишь покачала головой.

— Не буду я ничего есть. Теперь я понимаю, что мама не должна была рожать меня… Надо было мне уйти вместе с ней. Теперь поздно, уйду вместе с дядюшкой. Не надо меня уговаривать, всё равно не послушаюсь. А отвары я выливаю, когда тебя нет… — Она говорила не торопясь, со спокойным лицом, словно рассказывала красивую историю.

Баопу стиснул зубы и молчал. Потом вдруг обнял её и крепко прижал к груди трясущимися руками. Высохшие, невыспавшиеся глаза были устремлены в окно, губы беспрестанно тряслись, и он воскликнул, будто разговаривая сам с собой или обращаясь к кому-то за окном:

— Поздно, всё поздно. И виноват во всём я! Ведь я старший в семье Суй и должен был найти, как вылечить тебя. Виновата и ты, виноват наш род, виновата эта проклятая пристройка, виноваты, чёрт возьми, все мы, члены семьи Суй! О чём ты, в конце концов, думаешь, в чём твоя болезнь? Объясни мне! Ты должна это сделать! А то замкнулась в себе, как я, хочешь всё сломать? Замуж не выходишь, ничего не говоришь, на Ли Чжичана и смотреть не желаешь, хочешь всё испортить! Собралась уйти вслед за дядюшкой — ступай, всё равно никого из семьи Суй не остановишь. Но прежде чем уйти, ты должна раскрыть всё, что копилось у тебя в душе эти десятки лет, ты должна заговорить… Что, в конце концов, происходит? Что у нас за семья! Что за семья…

Своими большими руками Баопу безостановочно гладил Ханьчжан, словно желая растереть на кусочки её тщедушное, почти прозрачное тельце. Потом у него тоже не осталось сил, он отпустил руки и положил её на кан. Ханьчжан всё с той же нежностью смотрела на брата. И, покачав головой, еле слышно проговорила:

— В нашей семье тяжелее всего пришлось тебе, не дядюшке, и не второму брату со мной. Я замарала честь семьи Суй и не достойна её имени… Что рассказывать? Боюсь, тебе этого не вынести, ты ещё убьёшь меня. Мне, конечно, хочется рассказать, вот дядюшке и поведаю…

Баопу ошалело смотрел на неё, ничего не понимая. Через какое-то время Ханьчжан предложила ему вернуться на работу. Баопу отказался, тогда она сказала, что хочет соснуть, и ему пришлось уйти.

После ухода Баопу Ханьчжан с трудом перебралась на табуретку и выглянула из окошка. Оттуда был виден берег Луцинхэ, белый песок и изумрудные ивы. По берегу кто-то шёл с поклажей на плече. Чуть севернее расстилался сушильный участок, где колыхались на ветру серебристые нити лапши. Глядя на всё это, она вдруг вспомнила, как старший брат в детстве водил её туда играть. Потом вспомнилась мать, которая срывала горох, держа её за руку. Образ отца запечатлелся в памяти смутно, она помнила лишь, как мчался по берегу реки гнедой жеребец и ещё поле красного гаоляна и капли крови, падавшие с гривы коня. «Ну, я пошла, — говорила она про себя, опершись на подоконник, — уйду из Валичжэня вслед за дядюшкой. Так хочется поплакать по второму брату с его неизлечимой болезнью, по вечно занятому старшему. Хочется всплакнуть и по тому человеку. Вот было бы здорово, если бы тот человек смог прийти сейчас. Я сказала бы, что всё моё тело нечисто и что я недостойна его. Я ухожу, а так хочется посмотреть на старую мельничку: я ведь каждый день слушала, как она погромыхивает, я выросла с этими звуками. А ещё хотелось бы зайти в контору главного управляющего, чтобы проститься со старшим братом, заглянуть на сушильный участок, чтобы попрощаться с ним. Я недостойна оставаться в городке, недостойна оставаться в доме семьи Суй. Я знаю, старший брат будет переживать, но это ненадолго. Без своей замаранной сестры они заживут лучше».