Чжан Вэй - Старый корабль

В полночь во дворе поднялся ветер. Девушка вышла из комнатушки Цзяньсу, он пошёл проводить её. У подставки коровьего гороха они застыли вместе в последний раз. «Дома будут спрашивать, скажи, мол, заблудилась», — велел он. Девушка утвердительно хмыкнула.

— Ты ужасный человек, — заявила она перед тем, как уйти. — А я пропащий. Но я тебя не ругаю. Больше у нас с тобой ничего не будет. Ты поистине ужасный тип. А мне конец…

— Ничего ты не пропащая, — утешал её Цзяньсу. — Вон, ещё красивее стала! До самой смерти не забуду тебя, не забуду этот вечер… И запомни: нисколько тебе не конец.

Утром, проснувшись, Цзяньсу встретил у колодца Баопу. Тот почувствовал необычно приподнятое настроение брата и стал вглядываться в него. Цзяньсу набрал старшему брату ведро воды и принёс в комнату. Баопу пригласил его посидеть, но тот отказался. Выходя из дверей, Цзяньсу расправил плечи и глянул в небо:

— Эх, как славно, слов нет!

— Что ты сказал? — спросил старший брат. Цзяньсу обернулся и, глядя Баопу в глаза, спокойно повторил:

— Так славно, что слов нет.

Теперь по ночам в комнатушке Цзяньсу часто не горел свет, он возвращался далеко за полночь. Всё больше худел, на лице и руках прибавлялось шрамов, глаза впали. От недосыпа на них появилось множество красных прожилок, но глядели они ясно и страстно. В тот год Баопу страшно не везло. У Гуйгуй пару лет назад развился туберкулёз, она уже дышала на ладан и через несколько дней всё же умерла. Она умирала на руках у Баопу, и ему казалось, что он держит в руках сноп соломы — такая она была лёгкая. Он не понимал, почему она смогла жить столько лет, а тут вдруг взяла и свалилась. В то время всем нечего было есть. Баопу даже растолок в порошок грузила из талька со старой рыболовной сети и разделил между всеми. Дядюшка целыми днями ползал по песку на берегу Луцинхэ, пытаясь поймать мелкую рыбёшку. Баопу помнил, как у Гуйгуй не было сил даже прожевать живую креветку, которая так и попала в её пустой желудок, трепыхаясь. Обрадованный тем, что кору вяза можно есть, Цзяньсу прожевал кусочек, а другой оставил невестке. Баопу хотел порубить кору, но нож год назад забрали на переплавку [20] Имеется в виду кампания по кустарной выплавке стали в ходе «большого скачка» в 1958 г. . Та же участь постигла и котёл. Он тщательно разжевал её и маленькими порциями стал отправлять в рот Гуйгуй. Так она и выжила. Но продержалась лишь три с небольшим года, а потом навечно покинула семью Суй. Баопу стал оправляться от горя лишь через год с лишним после её похорон. Цзяньсу становился всё мужественнее, и однажды Баопу, вышедший нарвать коровьего гороха, увидел его с девушкой.

В том году вновь заработал цех по производству лапши на улице Гаодин. Много лет подряд фасоли не было, поэтому, естественно, не было и лапши. Снова пришла в движение и старая мельничка у реки, Баопу явился следить за старым жёрновом. Он восседал, как прежде старики, на квадратной табуретке, крепко прижимая к груди деревянный совок. Белая жидкость стекала из желобка в большое деревянное ведро, которое время от времени уносили работницы. Одна из них по имени Сяо Куй всегда приходила чуть раньше и стояла в уголке с бамбуковым коромыслом. Однажды она принесла клетку со сверчком и повесила в мельничке. Услышав пение сверчка, Баопу не удержался и пошёл посмотреть на него. Сяо Куй стояла рядом с клеткой, сложив руки за спиной и прислонившись к стене. Лицо пунцовое, на носу — крошечные капли пота. Деревянный совок на груди Баопу тихонько раскачивался. Не отрывая глаз от маленького окошка перед собой, она проговорила: «Славный ты какой». Потом добавила: «И поёшь красиво». Баопу остановился и с силой постучал по фасоли. Совок отозвался звонким звуком. На него беспокойно покосился старый бык. Почти полное деревянное ведро торопливо подхватили и унесли две подошедшие девицы. Там, где оно стояло, осталась небольшая лужица. Глядя на влажную землю под ногами, Баопу почему-то вспомнил, как в детстве вместе с Сяо Куй ловил вьюнов там, где в Луцинхэ впадает небольшая речушка: оба в красных набрюшниках, рыбины выскальзывают из рук, и они вместе заливаются смехом. Ещё он помнил, как играл в цеху, принадлежавшем его семье, а Сяо Куй лепила круглые шарики из выжимок и, завидев его, протянула ему один. Зачем он ему? Вспомнилось серьёзное, полное скрытого смысла выражение её лица. Когда Сяо Куй пришла ещё раз, Баопу уже внимательно разглядывал её. Она спокойно стояла, порозовев и поблёскивая чёрными зрачками. Невысокая, но ладная и стройная. Взгляд задержался на её высокой груди. Дыхания почти не было слышно — всё будто в сладком сне. В воздухе разнёсся аромат. Но не косметики, а чистое благоухание девятнадцатилетней девушки. Баопу встряхнулся, глядя на быка. Тот ступал как-то странно, мотая головой. Баопу встал, чтобы добавить в жёрнов фасоли. Деревянный совок подрагивал в руке, даже захотелось отбросить его. Один раз он уронил совок, и жёрнов стал неторопливо вращаться вместе с совком. Там, где стояла Сяо Куй, он вдруг замер как стрелка компаса, указывая на неё. Сяо Куй сделала шаг вперёд, пролепетав: «Баопу… ты… я…» Баопу поднял совок, старый жёрнов снова закрутился. «Пойдёшь домой после работы, подожди меня на берегу, ладно?» — прошептала Сяо Куй. «После работы…» — на лбу Баопу выступила испарина, он долго-долго вглядывался в Сяо Куй. Деревянное ведро уже наполнилось, подошла работница и унесла его. Скоро настала пересменка, и Баопу закончил работу.

Обычно он возвращался по берегу, а тут почему-то решил пойти кругом. Шёл неспешно, ноги наливались тяжестью. Потом остановился как вкопанный. Полыхавшая, как пожар, вечерняя заря окрасила его широкую спину ярко-красным. Качнувшись в её лучах, он вдруг повернулся и припустил на берег реки. Он бежал сломя голову и что-то бормотал на бегу. Ветерок разлохматил шапку чёрных волос, крепкое дюжее тело раскачивалось, руки ходили ходуном, ноги оставляли глубокие отпечатки на влажной земле. И неожиданно остановился.

Среди высокого ивняка стояла Сяо Куй. Волосы у неё были подвязаны красным платочком.

Медленно подойдя к ней, Баопу увидел, что она плачет. Она видела, как он направился было в другую сторону.

Они присели под ивами на корточки. Сяо Куй всё ещё плакала. Баопу нервно закурил, но она вытащила у него сигарету, отшвырнула и положила голову ему на грудь. Баопу обнял её, стал целовать волосы, а она смотрела на него снизу вверх. Большими грубыми ладонями он вытер ей слезы, и она вновь опустила голову. Он целовал её и мотал головой: «Сяо Куй, не понимаю я тебя». — «Тебе меня и не понять, — кивнула она. — Я тоже не понимаю тебя. Сидишь, вот, в мельничке с совком в руке и слова не скажешь. Сидишь как каменная статуя, а энергия из тебя так и брызжет. Я всегда побаивалась таких молчунов. Но знала, что рано или поздно буду твоей». Баопу взял её лицо обеими руками, глянул в пылающие глаза и покачал головой: «Я же из семьи Суй… И ты станешь моей?» — Сяо Куй кивнула. Оба замолчали и сидели, прижавшись друг к другу, пока солнце совсем не закатилось. Потом встали и пошли домой. «Не очень-то мы с тобой разговорчивые», — сказал Баопу, когда пришла пора прощаться. Сяо Куй погладила его грубую ладонь, поднесла к носу и понюхала.