Сергей Волков - Ильич

— Соли кинь, — посоветовал Челло, уловив изменение выражения лица Серого. — Она кислоту гасит. Лучше соду, но соды нет.

Серый отставил в сторону банку, почесал кончик носа, посмотрел в окно, точнее, на мутное, грязное стекло. Почему-то окна в «Глисте» перестали мыть как раз после того, как Ельцин в Москве выступил с танка и произнёс: «При всех трудностях и тяжёлых испытаниях, переживаемых народом, демократический процесс в стране приобретает все более глубокий размах, необратимый характер».

— Ну? — Челло иронически смотрел на Серого.

И он решился.

— Эта… короче… чё делать-то?

— А ты не мог бы сформулировать свой вопрос в более чёткой форме? — улыбнулся Челло и допил пиво из своей банки.

Серый молча пододвинул ему свою, с мухой, и вздохнул.

Легко сказать: «в чёткой форме», а ты попробуй, когда даже не знаешь, за что ухватиться…

— Ну… короче… цветмет… бабки… деньги то есть. Теперь у меня… — Серый продолжал мямлить, не зная, как перейти к главному.

Челло перестал улыбаться. Он задумчиво поднял банку, ногтем соскрёб с донышка муху, стряхнул на пол.

— Вот оно в чём дело, — сказал Челло и посмотрел на Серого сквозь пиво. От этого его жёлтый глаз сделался бесцветным, как у вампира в кино, и Серый подумал, что зря он всё это затеял. — То есть ты ощутил пустоту в голове, чреслах и желудке после того, как объелся, перепил и нае… удовлетворил свою похоть?

— Чё похоть-то сразу… — буркнул Серый и разозлился — проницательный Челло попал в самое больное место и продолжал говорить, загоняя туда, в это самое место, иголку за иголкой:

— Теперь тебе кажется, что можно потратить свалившиеся на тебя богатства с большей пользой, нежели покупать в коммерческих магазинах водку «Курант Абсолют», конфеты «Рафаэлло» и золотые украшения для девушки, которая вдруг из богини-небожительницы превратилась в то, чем она, собственно, была всегда — в банальную шлюху?

— Завали, — мрачно попросил Серый.

— Да без проблем, — Челло поставил банку, покрутил перед Серым растопыренными пятернями — на одной пять пальцев, на другой четыре. — Только… Чува-а-ак, от того, что я промолчу, ничего ведь не изменится. Ты лучше скажи — ты уже подписал договор?

Видя недоумение Серого, Челло уточнил, погладив руками столешницу, словно там лежал бумажный лист.

— Ну, контракт на продажу статуи?

Серый отрицательно помотал головой. От слова «контракт» у него в животе возник странный, детский какой-то холодок — и пополз вниз, к ногам.

— А чё, надо было подписать?

Челло пожал плечами.

— А как ты думал? В контракте можно расписать все нюансы, оговорить все возможные варианты сделки и подводные камни.

— Какие камни?

Челло придал лицу скорбное выражение.

— И это спрашивает без пяти минут новый Рокфеллер! О боги, за что караете… Чува-а-ак, «подводные камни» — это возможные проблемы, понимаешь?

— А какие там могут быть проблемы? — не понял Серый. — Вот участок с Ильичом, вот деньги…

Челло, поднёсший банку с пивом ко рту, фыркнул — во все стороны полетели брызги.

— Ну, представь: приедет к тебе покупатель сразу с краном и платформой…

— Трейлером, — подсказал Серый.

— С трейлером, — согласился Челло. — И скажет: вот треть суммы, остальное я завтра подвезу. Думал — сегодня, но в банке столько денег не оказалось, а у меня кран и тягач уже арендованы. Давай я бронзу вывезу сегодня, а деньги завтра отдам. Мы же друзья? Друзья ведь? Ты бабу моего сына тра… уестествляешь, в доме у меня ночуешь — свои люди, почти родственники, а? По рукам?

Челло протянул Серому руку через стол, словно он и в самом деле был Флинтом и приехал на Ёрики за статуей.

И Серый машинально пожал протянутую руку.

— Чува-а-ак! — Челло расплылся в омерзительной улыбке. — Знаешь, что будет дальше?

— Что?

— Флинт тебя прокинет. Не заплатит больше ничего. «Ни копья», как вы говорите. Ты станешь не нужен. Совсем. И тебе придётся очень быстро уехать из города, чтобы сохранить те деньги, которые ты уже получил от него. Потому что кое-кто… Как там зовут обезьяну, которой ты должен двадцатник?

— Канай…

— Вот-вот. Этот самый Канай вдруг волшебным образом узнает, что у таково-то чувачка образовалась весёлая наличность. И после этого за твою жизнь, богатенький Буратино, я не дам и дохлой сухой мухи.

Теперь Челло говорил очень серьёзно. Серый невольно подобрался, положил на стол сжатые кулаки.

— И чё делать?

— Ты уже задавал этот вопрос, чува-а-ак… если у тебя будет юридически оформленный договор, заверенный у нотариуса, то есть если ваша сделка окажется законной со всех точек зрения, никаких вот этих вот «мы же друзья» не будет. И отношение к тебе будет совсем другое — и со стороны Флинта, и со стороны городских властей. И всех прочих, кстати. В этом суть капитализма. Понимаешь?

— Ты-то откуда всё это знаешь? — спросил Серый, глядя на трещины, покрывающие столешницу.

Он думал, что Челло ответит в своём стиле, фразой из мультика про Колю Сорокина и остров Невыученных уроков: «От старшего брата», но тот ничего не ответил — он шумно допивал пиво, ритмично дёргая волосатым кадыком.

— С договором я понял, — не дожидаясь окончания процесса, сказал Серый. — А с Надькой… ну, с Клюквой что делать?

Челло поставил опустевшую банку на стол, рукавом вытер мокрые усы, дунул через них и стал похож на моржа, только что вынырнувшего из студёных вод какого-нибудь моря Лаптевых.

— Ничего, — просто ответил он. — Скрипач не нужен.

— В смысле, — опешил Серый. — Я ж её это… ну, люблю.

— Нет, — оборвал все ниточки Челло. — Не любишь.

— Люблю! — Серый набычился.

— Нет, говорю тебе.

— Да иди ты… — Серый начал злиться по-настоящему. — Я за неё…

— Не девушку ты любишь, — перебил его Челло и посмотрел на Серого как-то странно — как на умалишённого, — а себя.

— Чё? — у Серого от неожиданности вытянулось лицо.

— Себя, себя, — покивал Челло. — Такого, каким ты был тогда… до всего. Себя счастливого. Infelicissimum genus infortunii est fuisse felicem [33] «Величайшее несчастье — быть счастливым в прошлом», Боэций. , понимаешь?

— Нет. Что это значит?

Челло вздохнул, выпрямился и посмотрел поверх головы Серого куда-то в дымное пространство пивнушки — словно в вечность.

— «Из всех посылаемых судьбой бедствий величайшее — быть счастливым в прошлом», — произнёс он. — Ты не можешь вернуть то время, время вообще невозможно вернуть, что б ты знал, но тебе очень хочется хотя бы на чуть-чуть, на минуту, на секунду, ощутить себя тем, прежним. А ничего нет, все пропало, истлело, сгнило, сгорело — и пепел унесло ветром. Вот ты и бродишь по руинам собственной памяти, чува-ак. И девчонку эту мучаешь. Она нормальная, такая, как все, и даже больше — у неё есть адаптационный дар. Знаешь, что это?