Владимир Мазурин - Дурные деньги

— Что же…

Степан сделал беспомощный жест рукой, который при желании можно было истолковать как согласие.

— Вот и хорошо, вот и прекрасно! — воскликнула Вероника Борисовна. — Я ни капельки не сомневалась, что мы с вами договоримся по-хорошему. Только… Как бы мне это вам лучше сказать?.. Я видела сегодня Алешеньку… И он убежал от меня, даже говорить не захотел. Наверное, на него очень подействовало сиротство. Не знаю… каким-то диким он мне показался…

— Куда же он убежал? — спросил Степан, выглядывая в окно.

— Куда-то туда.

Вероника Борисовна махнула рукой в сторону пустыря.

— Я сейчас…

Степан тяжело поднялся, направился к выходу. Сердце его жгла тоска, ему казалось, что говорит и действует за него совсем другой человек.

— Только я очень прошу вас, — задержала его в дверях Вероника Борисовна, — давайте уж быть заодно. Это в интересах мальчика.

Степану нужно было побыть одному. Поэтому он не торопился искать Алешку. Он чувствовал себя бессильным перед этой женщиной, в которой угадывал некий внутренний напор. Такие люди всегда своего добьются. Ничего не поделаешь, горестно говорил он себе, такая уж судьба у него. И потом, ежели на то пошло, не о себе надо думать — о ребенке. Его, Степана, жизнь кончается, Алешке жить еще и жить. В городе перед ним все дороги откроются. Не зря ведь молодежь в город стремится.

Степан знал, где находится «убежище» Алешки. Мальчик сам рассказал ему о нем и даже водил показывать. Вдвоем с Петькой Серебровым они расчистили небольшую площадку в кустах терновника и соорудили из досок избушку, в которую стаскивали всякую всячину — черепки посуды, железки, разноцветные камешки. Было в ней, конечно, и оружие — луки со стрелами, мечи, ружья, автоматы. «С кем вы воевать собираетесь?» — спросил Степан мальчика. Тот ответил: «Это мы не нападать — защищаться…»

Степан не стал подбираться к избушке незаметно. Подойдя к терновнику, предупредил:

— Сынок, это я.

Он не ошибся: Алешка прятался в избушке, и вид у него был замкнутый, отчужденный.

— Давай поговорим, сынок.

Степан присел на чурбак, поставленный у входа в избушку. Алешка молчал, затаившись в своей норе.

— Вот какое дело… тетя хочет, чтобы тебе лучше было…

Степан мучительно подбирал и не мог подобрать нужных ему слов. Он сразу понял: правду мальчику говорить нельзя, нужно действовать в обход ее. И в то же время язык не поворачивался обманывать его. Приходилось делать усилие над собой.

— Там, в городе-то, много всего. А в деревне что? Скоро вот грязь начнется, дожди, холода. Из дома носа не покажешь… А там, ежели куда захотел, — автобусы есть, трамваи. Там и народу-то вон сколько — не соскучишься…

Вдруг Степан замолчал: ему показалось, что Алешка плачет. Он не ошибся: мальчик действительно плакал, тихо, сдавленно — совсем не по-ребячьи. Это особенно поразило Степана. Он почувствовал, что предметы вокруг потеряли отчетливость, стали расплываться. Но ему нельзя поддаваться слабости, он должен взять себя в руки, пока рядом Алешка. Степан проглотил комок в горле, заговорил снова:

— Ты не плачь, сынок. Ведь ничего плохого тебе не будет, я знаю…

— Я не хочу ехать в город, хочу жить в деревне, с тобой.

Всхлипывания Алешки стали громче.

— Давай, сынок, так договоримся. Тетя тебе гостинцев привезла. Пойдем сейчас к ней и скажем… ты уедешь с ней на одну неделю. А через неделю я приеду и заберу тебя обратно.

— Ты обманешь.

— Разве я могу тебя обмануть, сынок?

Острые железные крючья намертво вонзились в сердце Степана и разрывали его на части. Грудную клетку жгло внутри едкой горечью. В довершение казни гнетущей тяжестью легло на душу сознание, что он обманывает мальчика. Обманывает, чтобы разлучить его с собой. Что же останется тогда в его жизни?

Всхлипывания в избушке прекратились.

— Пойдем, сынок, — позвал Алешку Степан. — Ждут там нас, а мы тут с тобой… нехорошо…

Алешка вылез на свет, зареванный, несчастный. Степан провел ладонью по его щекам, пригладил волосы, оправил одежду.

— Пойдем…

Он взял мальчика за руку, и они пошли. Клонясь к земле, солнце постепенно теряло блеск. Снизу, с болот, доставало сыростью. Степан и Алешка медленно поднялись на крыльцо, вошли в избу.

— Алешенька! Мальчик мой!

Тетя сорвалась с места и, одетая во что-то яркое, — в отсутствие Степана, так и не предложившего ей раздеться, она сняла плащ — бросилась навстречу вошедшим.

— Дай-ка я на тебя погляжу, какой ты стал! Вырос, вырос… Дай-ка я тебя поцелую!

Алешка молча уклонялся от тетиных поцелуев, и они приходились ему в макушку, в волосы.

— А вот тебе гостинец от нас с дядей Игорем.

Вероника Борисовна достала коробку шоколадных конфет и протянула ее племяннику. Тот не проявил к подарку никакого интереса, хотя и вынужден был в конце концов взять его.

Улучив момент, Степан мигнул Веронике Борисовне:

— Я ему говорю, что вы только на неделю берете его в город, а он не верит…

— Правда, правда, Алешенька! — поняв Степана, стала уверять мальчика тетя. — Разве я стану тебя обманывать? Дядя Игорь тоже по тебе соскучился, говорит: обязательно привези Алешку, хочу посмотреть, каким он стал… Расскажи мне, как ты живешь, как учишься?

— Хорошо, — ответил Алешка, не глядя на тетю.

— Учится он хорошо, — подтвердил Степан. — Учительница не нахвалится.

— Ну, ты у нас совсем молодец!

Вероника Борисовна снова села на табурет, но скоро выяснилось, что говорить им втроем не о чем. Тетя задавала Алешке необязательные вопросы, тот отвечал нехотя, как будто его спрашивали урок, который он плохо выучил.

Приближались сумерки, Вероника Борисовна пожаловалась на усталость с дороги, Степан предложил ей лечь в горнице.

— Нет, нет, не беспокойтесь обо мне, — возразила она, — я уже договорилась с Анной Михайловной.

Вероника Борисовна поднялась и словно бы мимоходом поинтересовалась у Алешки, не хочет ли он пойти вместе с нею. Алешка отказался, настаивать она не рискнула.

Оставшись вдвоем с Алешкой, Степан почувствовал, как он устал. Но это была не усталость тела, а усталость души, когда человек вдруг понимает: жизнь прожита и надеяться ему не на что. А ведь всего часа два-три назад были в нем силы жить и жизнь представлялась протяженной, не замкнутой тесным кругом безысходности. Но нельзя пока поддаваться этому настроению, нужно уложить Алешку спать, нужно говорить с ним, будто ничего не случилось.

— Дедушка, а правда ты за мной через неделю приедешь?

— Правда. Конечно, правда.

— А школа?

— Наверстаешь…

— Дедушка, — снова подступал с расспросами Алешка, — а разве обязательно мне ехать в город?

— Как же, сынок? Тетя ехала в такую даль. Родню уважать надо.