Матс Страндберг - Последняя комета

Как такое возможно? Мне прекрасно известно, что люди занимаются всякой чертовщиной, лишь бы не сойти с ума с тех пор, как мы узнали о Фоксуорт. Но Тильда?

Я возвращаюсь в ее социальную сеть. Просматриваю фотографии из этого лета. Мне кажется или все действительно видно по ее глазам? Я изучаю мужчин, окружавших Тильду, и задаюсь вопросом: а может, кто-то из них и убил мою лучшую подругу?

Постепенно появляется все больше и больше комментариев о Симоне. Он был «одержим ею». Люди видели, как они ругались в городе после футбольного матча и на вечеринке в бассейне. Я смотрю снимки, сделанные там. Не нахожу никаких ответов.

Я постоянно возвращаюсь к ее профильной фотографии. Она сделана, когда Тильда только повернулась в сторону камеры. Волосы закрывают половину лица, но, судя по глазам, она смеется.

Ее смерть из тех, какие газеты обожали описывать прежде. Молодая и красивая девушка. Умница в школе. Целеустремленная спортсменка. Любимая всеми, кто ее знал. Но прежде всего молодая и красивая. Длинные волосы. Стройная. Из хорошей семьи. Найденная в грязном заброшенном промышленном районе.

И потом можно было напустить таинственности вокруг нее. Наркотики. Вечеринки. Представить слабой, жертвой обстоятельств. Людям нравилось подобное. Мы любим мертвых красавиц. Смакуем детали. Делаем фильмы и телевизионные сериалы, пишем книги и статьи. Мы хотим видеть их изнасилованными и жестоко убитыми. В кино таких девиц находят нагими, лежащими в красивых позах, как в рекламе духов. А на кадрах из морга судмедэксперт исследует мертвое тело, обязательно держа бутерброд в руке. Тогда как в ретроспективных сценах мы видим покойную живой, сексуальной и даже не догадывающейся о скорой кончине.

Однако ныне случаи вроде смерти Тильды никого больше не интересуют за пределами социальных сетей. Зато тем больше она получает внимания там. Ее пытаются представить либо невинным ангелом, либо плохой девочкой, которая не могла не накликать на себя беду.

Я надеюсь на невиновность Симона. Мне не хочется верить, что в свое последнее мгновение она знала, что ее убьет человек, которого она любила или, по крайней мере, делала вид.

Мне трудно поверить в его виновность, когда я думаю о том, каким он выглядел на причале или когда они приходили навестить меня в больницу. Он любил ее. Я знаю точно. Хотя подобное ведь ничего не значит. Мне же известны статистические данные. Преступник – это редко выскакивающий из-за куста чужак, даже если мы предпочитаем верить в это развитие событий. Именно такие истории мы рассказываем снова и снова, лишь бы не думать, что наши собственные дома являются наименее безопасными местами из всех возможных. Но как раз перед той ночью, когда умерла Тильда, проходил футбольный матч, и на улицах многие давали волю своим низменным инстинктам. Вдобавок ведь они знали, что им особенно нечего терять. Пожалуй, просто случайно именно она попалась кому-то из них на пути. И если Симон убил ее, неужели он действительно стал бы звонить и спрашивать, не связывалась ли Тильда со мной?

Внезапно мне вспоминается, что у него была разбита бровь, когда мы встретились на причале.

Может, она пыталась защищаться от него?

Я ничего не знаю. И, пожалуй, так никогда и не узнаю. И даже не представляю, как я смогу жить с этим.

Все лето я старался не думать о смерти. Сейчас от мыслей о ней уже некуда бежать. Они преследуют даже во сне, поскольку мне постоянно снятся Тильда, ее мертвое тело, глаза то ли открыты, то ли закрыты. Мне снится пылающее небо. Когда я просыпаюсь, сердце с такой силой барабанит по матрасу, что я не могу лежать на животе.

В Интернет выкладывают все больше и больше фотографий Тильды. Также неуклонно увеличивается число комментариев обо мне. Элин написала, чтобы в девяти случаях из десяти убийцей является парень жертвы. Моа заметила «а он ведь пришел на вечеринку последним из всех» со смайликом, который чешет подбородок. Аманда поставила лайки обеим.

Мамы приходят ко мне с едой, которую я не ем.

Эмма стоит в дверном проеме и интересуется, не хочу ли я посмотреть фильм. Я говорю «нет». У меня нет желания быть ни с кем другим кроме Юханнеса. Он должен прийти в семь. Только пара часов осталась.

Бомбом протискивается мимо Эммы, подходит к кровати и машет хвостом. Скулит тихо.

– Забрать его? – спрашивает она.

– Все нормально. Ты не могла бы закрыть дверь за собой?

Я перемещаюсь ближе к стене. Предлагаю Бомбому подняться ко мне. Он наклоняет голову набок. Интересуется, наверно, в чем подвох. Ему ведь запрещено находиться на постели. Я хлопаю по матрасу:

– Иди сюда. Да, иди.

Бомбом готовится. Скорее забирается, чем запрыгивает. Он еще достаточно бодрый, однако уже в чем-то годы берут свое. Он прогуливается по кровати, большие лапы давят мне на живот, хвост бьет меня по лицу, но в конце концов он закапывается в одеяло.

Кто-то кричит на улице. Я резко начинают паниковать, но вопли сменяет смех. Я слышу, как стекло разбивается об асфальт, и мне становится интересно, пыталась ли Тильда звать на помощь.

Бомбома нисколько не беспокоит происходящее за пределами квартиры. Скоро мое тело начинает вибрировать от его храпа. В глубоком детстве я обычно вставал рано по утрам, а потом спал рядом с ним на полу. Сейчас я пытаюсь дышать в его ритме.

Я просыпаюсь от легкого ветерка, который гуляет по комнате. Бомбома больше нет на кровати. Окно открыто настежь. Чей-то силуэт виднеется на фоне света уличных фонарей. Секунду я сонно пытаюсь понять, не залез ли ко мне кто-то с улицы.

– Как дела? – спрашивает силуэт.

Юханнес.

– Сколько времени? – интересуюсь я.

Во рту пересохло настолько, что язык прилип к небу.

– Скоро полночь. Извини за поздний визит.

Он садится у меня в ногах. Я шарю рукой вдоль шнура ночника.

– Не включай свет, – говорит он.

– О'кей.

Я перемещаюсь в сидячее положение. Холодный ветер ласкает мои руки. Сейчас конец августа, но я сбился со счета, сколько дней осталось.

– Ты не мог бы закрыть окно? – прошу я.

– Мне кажется, немного свежего воздуха здесь не помешает.

Судя по голосу, он улыбается.

Его рука шарит по одеялу. Пальцы мимоходом касаются моей руки, когда он берет мой телефон:

– Кончай ты проверять его. Не трепи себе нервы.

– Хуже не знать, что они пишут.

Юханнес дает мне стакан, который кто-то оставил на тумбочке. Вода на удивление, холодная, и в голове у меня чуть проясняется после каждого глотка.

– Мне ужасно жаль, и я не знаю, что мне еще сказать. Просто кошки скребут на душе, когда думаешь, что ее больше нет, – говорит Юханнес, когда я ставлю на тумбочку пустой стакан.

Ее больше нет. Потеря ощущается реальнее, когда Юханнес здесь. Он как бы неотъемлемая часть наисчастливейшего отрезка моих отношений с Тильдой. Она и я, Юханнес и Аманда. Мы почти все делали вместе. Я, вроде везде оказывавшийся лишним, внезапно как бы обрел себя.