Клаудио Магрис - Дунай

Наверное, своя правда есть лишь у всеобъемлющей долгой любви и у откровенной животной сексуальности, исчерпывающейся непосредственным достижением удовольствия, — страсти, при которой не обманываешься сам и не обманываешь другого, в то время как бесконечно разнообразная палитра промежуточных степеней любовных отношений, типично человеческого изобретения, нередко оборачивается потоком лжи и насилия, приукрашенных сентиментальным китчем. Я не знаю, насколько правдив рассказ любовницы фон Додерера, да и знать не хочу; Вена, как и всякий другой город и, пожалуй, даже больше, чем другие города, постоянно полнится слухами, здесь беззастенчиво подглядывают за чужой жизнью и вмешиваются в нее, потому что Вена — большой провинциальный город. Эту Вену ненавидел Карл Краус, мелкой пошлостью лестничных площадок она давала пищу для его безжалостной сатиры. Великие поэты, воспевшие Вену (начиная с гениев народной комедии прошлого столетия Раймунда или Нестроя), уловили ее очарование и противопоставили его враждебности, замаскированной под добродушие жестокости, которые превратили Вену в клоаку истории, говоря словами Крауса, в «метеорологическую станцию, ведущую наблюдение за концом света».

Канетти в гротескной форме нарисовал этот ломбард в «Ослеплении». Почти напротив располагается кафе «Гавелка», знаменитое тем, что в нем постоянно стоит табачный дым. Перед входом в Доротеум у автомобиля замер человек со свертком под мышкой (вероятно, он держит картину). Человек стоит неподвижно, с застывшим восковым лицом — куда более неживой, чем неживой Альтенберг в кафе «Централь».

Вольфганг Шмельцль в середине XVI века сравнивал в одном стихотворении Вену с Вавилоном: он слышал вокруг себя еврейский, греческий, латынь, немецкий, французский, турецкий, испанский, чешский, словенский, итальянский, венгерский, голландский, сирийский, хорватский, сербский, польский и халдейский языки. Как говорили греки, поэты постоянно лгут и все преувеличивают, но тем не менее…

На Карлсплац, неподалеку от Венской оперы, устроен фальшивый вход в гигантский шатер, закрывающий фасад Кюнстлерхауса: в музее проходит главная из многочисленных выставок, приуроченных к трехсотлетней годовщине осады и битвы 1683 года, когда «турки стояли под Веной», — крупнейшему лобовому столкновению между Востоком и Западом. Посетителю выставки может на мгновение почудиться, будто он входит в огромный павильон османского полководца, в пышный величественный шатер, который командир турецкого войска Кара-Мустафа разбил там, где сегодня в седьмом округе Вены возвышается церковь Святого Ульриха.

Невероятные пропорции воображаемого шатра вызывают в памяти образ Великого визиря, воплотившего тягу османцев к грандиозному и чрезмерному; среди двадцати пяти тысяч шатров турецкой армии, осадившей в начале июля 1683 года Вену, были и шатры, в которых Кара-Мустафа разместил полторы тысячи своих наложниц, охраняли их семьсот чернокожих евнухов. Палатки красавиц окружали брызжущие водой фонтаны, бани и пышные строения, возведенные в спешке, но с роскошью.

Нынче голова визиря хранится в том самом Музее истории Вены, где, неподалеку от Кюнстлерхауса, также проходит выставка: 12 сентября 1683 года Кара- Мустафа потерпел поражение от войск императора под командованием Карла Лотарингского и объединившегося с ними польского войска под командованием короля Яна Собеского. Великого визиря преследовали и вновь разбили в Гране. В Белграде к нему прибыл посланник султана, вручивший ему шелковый шнурок — казнь через удушение была обычным делом среди сановников Османской империи, впавших в немилость у владыки, «тени бога на земле». Великий визирь расстелил коврик для молитвы и подставил палачам горло, во имя Аллаха смирившись с судьбой. Когда несколько десятилетий спустя императорские войска взяли Белград, останки визиря достали из могилы, а его голову в качестве трофея отвезли в Вену.

Посетителя, входящего в «павильон» и сразу же превращающегося в часть экспозиции, охватывает растерянность: он не может взять в толк, воображать ли себя жертвой, одним из многочисленных пленников, которых приводили в шатер захватчика, или охотником, одним из всадников Яна Собеского, которые после победы целые сутки грабили турецкий лагерь и шатер самого Кара-Мустафы.

Замысел выставки не в том, чтобы противопоставить победителей и побежденных и тем паче цивилизацию и варварство, а в том, чтобы напомнить, насколько недолговечны любая победа и любое поражение, сменяющие друг друга и меняющиеся местами в истории каждого народа, как в жизни всякого человека сменяют друг друга недуг и здоровье, юность и старость.

Бродя по залам выставки, западный посетитель, полагающий, что одержанная 12 сентября победа была удачей, что она спасла Вену и всю Европу, ощущает себя не только сыном и наследником, получившим меч Карла Лотарингского и Яна Собеского или крест, которым потрясали великие проповедники, призывавшие встать на защиту христианской веры, — например, Абрахам а Санта-Клара, считавший, что церковный канон должен уступить место канонаде, или фриуланский монах-капуцин Марк Авианский. Расхаживая между победных трофеев и одновременно спасенного после кораблекрушения скарба, посетитель ощущает себя сыном и наследником истории — единой и в то же время сложенной из разрозненных фрагментов, напоминающих разбросанное в разграбленном лагере добро; истории, состоящей из крестов и полумесяцев, из веревок, которыми подпоясывают рясы капуцины, и из тюрбанов.

Устроители выставки намеренно подчеркнули ее отличие от предыдущих празднований одержанной в 1683 году победы. Полвека назад канцлер Дольфус, представитель Христианско-социальной партии, делал акцент на освобождении Вены под знаменем корпоративного авторитарного католицизма, который противопоставляли нацизму и большевизму. Прошло несколько лет, и национал-социалисты поставили бронзовый памятник, в котором на стяге поверженных турок вместо полумесяца красовалась звезда Давида: турки воспринимались как враги, то есть евреи; сегодня, с распространением ксенофобии в отношении иностранных сезонных рабочих, подобная подмена понятий может обернуться трагической правдой. Мы не хотим оказаться завтрашними евреями — гласит картина Акбара Бехкалама, представленная на выставке в Музее XX века, на которой турецкие художники рассказывают о сегодняшнем дне своей страны и о турецких эмигрантах.

Тень очередного, хотя и иного по сути конфликта нависла над отношениями турок и европейцев, особенно немцев, и лишь ясное понимание проблемы способно предотвратить ее трагическое обострение. Изгнанные триста лет тому назад, турки возвращаются сегодня в Европу не с оружием в руках, а предлагая рабочую силу, с упорством гастарбайтеров, терпящих унижения и нищету и постепенно пускающих корни в земле, которую они завоевывают невидимым глазу трудом. В различных городах Германии в школьных классах теперь все меньше немецких детей и все больше турок, похожая ситуация складывается и в других странах; Запад, судьба которого обусловлена падением рождаемости, с тревожным высокомерием следит за работой созданного своими руками социального механизма. Возможно, скоро наступит день, когда в силу исторических, социальных и культурных различий станет ясно, что достичь сосуществования — крайне сложная задача; наше будущее не в последнюю очередь зависит от того, сумеем ли мы вовремя обезвредить мину ненависти и сделать так, чтобы новые битвы под Веной не поделили людей на чужих и врагов.