Алиса Ханцис - Аквариум

— Вы можете назвать кого-нибудь своим творческим наставником?

— Да нет, пожалуй, наставников у меня не было. Учителя были.

Когда он проснулся, было еще темно, а сам он почему-то сидел на полу спиной к стене. Тео осторожно освободился от чужой головы, заснувшей у него на коленях; ощупью застегнулся и встал. Было холодно, но найти в темноте рубашку он не мог. Взяв тетрадь, всегда лежавшую на рояле, тихо вышел и прикрыл за собой дверь. Включил свет в прихожей, потянулся снять с вешалки пальто и окинул взглядом собственное тело. Тело было красивым, и он не мог понять, почему чувствует себя такой развалиной. Дышать было тяжело и почему-то болела спина между лопатками. Он давно заметил, что начал уставать: слишком часто к нему припадали, как к источнику. А у него была всего лишь крохотная Муза. Она прилетала, тяжелая от нектара, и поила его, как птенца.

Тео поставил чайник и стал писать, пристроив тетрадь на кухонном столе. Тоненькая нить, которую он наматывал на нотоносец, тянулась из тумана недавнего полусна. Он писал быстро и радостно, ему особенно хорошо придумывалось в предрассветные часы. Когда нить все-таки оборвалась, он налил чаю и долго стоял у окна, чувствуя, как боль и холод постепенно сдаются, отступают, щелкая для острастки нестрашными, щенячьими клыками. Он вспомнил, что вчера приходили Мик с Тиной, и они сидели вместе, как в детстве, и придумывали идеи для обложки его альбома. Возвращая пальто на вешалку в прихожей, он встретился глазами со щуплым подростком без башни и без тормозов, но с ослепительно ярким, бесконечно долгим будущим.

Мы оставим его здесь и промотаем кассету вперед совсем немного — на длину поп-шлягера. Тео оделся, проведал спящих, закинулся амфетаминами и поехал в театр. А вечером скорая увезла его с пневмонией.

Еще в больнице он узнал, что приехала Ива. Кто-то, кажется, встретил ее у общих знакомых. Он тогда попросил сестру не говорить ей, что с ним, если все-таки зайдет разговор. А сам лежал на казенной кровати и думал: какая она теперь? Очень скоро у него появились другие темы для размышлений, и про Иву он снова вспомнил лишь в тот вечер, когда приехал к брату. Просто вошел в комнату — и увидел ее.

Десять лет — он пересчитал несколько раз, загибая пальцы, но так и не смог поверить. Десять лет назад она исчезла, чтобы пролежать всё это время в какой-то дьявольской морозилке, и снова оттаять, и вернуться в точности такой же, какой он ее запомнил. Одежда, правда, была немного другая: вместо яблочно-зеленого — синевато-серый с картины, где парят в вечернем небе, глядя друг на друга, пухлое облачко и булыжник. А вот лицо будто бы даже помолодело. Кто-то сказал потом, что она то ли вышла замуж, то ли собирается.

Арлет, дождавшись, пока он сядет, легла у ножки стула в позу сфинкса и следила за беседой немигающими глазами. Ему казалось, что она читает по губам. Это была исключительно умная собака. От нее не ускользало ничего: ни волнение девушки, ни волнение Тео. Он очень надеялся, что хотя бы мыслей собака читать не умеет, потому что ревности ее настрадавшееся сердце могло не вынести. Тео наклонился и погладил Арлет по белоснежному воротнику: на ее счастье, разбирать человеческие буквы, да еще в медицинских справках, она точно не умела и потому не знала, что он уже никогда ее не бросит.

Ива уехала рано, часов в девять. Тина, по старой памяти, вызвалась ее подвезти. Ми пошла укладывать дочку. Мик достал бутылку коньяка.

С самого начала своей болезни — вернее, ее хронической стадии — Мик любил подчеркивать, что кроме ноги, у него ничего не пострадало. Говорил он об этом если не с первого рецидива, то уж со второго точно. Поэтому теперь, услышав от него: «У меня не получается», — Тео заметил:

— Ну, по крайней мере, Бемоль у тебя вышла неплохо.

Он тут же пожалел, что сказал это: глаза брата превратились в злые самурайские щели, будто Ми передала ему часть своей крови.

— Я не об этом, — сухо сказал он. — Или ты считаешь, что я больше ни на что не гожусь? Тебе одному всё дано?

— Ну почему. Ты же что-то снимаешь, ты востребован. Грех жаловаться.

— Думаешь, я всю жизнь мечтал рекламу снимать?

Тео покачал в ладони маслянистую, цвета слабого чая полусферу, будто бы кокетливо виляющую бедрами.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Мик словно ждал этого вопроса.

— Ми пригласила Иву в Комнату в эти выходные. Сыграешь с ней?

Тео честно задумался.

— А она захочет?

— «Захочет»? — передразнил Мик презрительно. — Ты знаешь, как она на тебя смотрела?

— Все смотрят, я денег не беру, — спокойно сказал Тео и добавил полуутвердительно: — Играем по старым правилам?

— Как пойдет, — ответил Мик уклончиво.

— Ладно, пусть приводит. У тебя день рождения, как-никак. Поздравляю, кстати. Извини, что поздно.

— Ерунда. Ты в порядке?

Тео кивнул и сделал глоток. Арлет, до той поры дремавшая, подняла голову и смерила его внимательным взглядом.

— Мне пора. Надо собаку гулять.

Он долго думал, что должно быть в Комнате, чтобы Иву торкнуло. Она ведь могла измениться, полюбить что-то новое. Возможности выспросить уже не было, день сеанса неотвратимо приближался. Хуже всего было то, что Мик возлагал на него большие надежды.

За день до игры Тео понял, что нужно Иве.

Он сам.

— Нарежь мне фонограмму, — сказал он брату, позвонив ему с утра. — Я сейчас файлы пришлю.

По старым правилам они играли в Комнате всего раз, в самом начале. Жмуриком тогда была Тина. Играли еще без музыки, зато для пущего эффекта удалось заманить двух девочек из балетного. Сценарий братья писали вместе. Успех был огромным, и Мик даже хотел использовать кусочек отснятого, но Тина держала права и запретила ему. Тогда они изменили условия. Жмурик больше не являлся главным в игре. Трогать его было можно и нужно, а прав на отснятый материал у него было с гулькин нос.

Ива пришла без опозданий, как и в первый раз. Они посидели для порядка в гостиной. Спиртного не пили, чтобы не притуплять ощущений. Ива, за десять лет несколько окрепшая, уже не трепетала — скорее, ей было любопытно. Чем она жила всё это время у себя в провинции, он не знал: они мало говорили. Но очевидно, что богемная публика едва ли составляла ее тамошний круг общения. Впрочем, музыку Тео она знала, и ему это оказалось приятно. Использовать что-то из своего он бы, разумеется, не стал. Ему нужно было совсем другое настроение.

Он напомнил ей правила. Комната — это всего лишь сон. Расслабься и плыви. Трогай всё, что находишь: это может оказаться важным. Почему? — спросила она с удивлением. Тебе может пригодиться то, что ты нашла, сказал Тео многозначительно. Если закружится голова или захочется выйти — сделай знак. Но главное — ни при каких обстоятельствах не снимай повязки.