Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

– В Аделаиду? Ну уж нет. Сыт по горло.

– Будете работать здесь вместе с братом? – обрадовалась Делия.

– Боже упаси: нас нельзя запирать в одной клетке. Да и лондонский магазин будет стоять без присмотра. Придется мне взять его на себя – надеюсь, ненадолго.

– Вы едете в Лондон?..

Он кивнул. Надежда, едва успев затеплиться, стала гаснуть. Лондон – это ведь не Аделаида, куда можно доехать на поезде за ночь. Это край земли!

– И… скоро?

– В феврале. Дождусь брата, повидаюсь с ним – много времени не нужно.

Тошнотой подступило отчаянье, и Делия, не в силах справиться с ним, поднесла руку к виску. Зачем она пришла сюда? Увидеть его – и тут же снова потерять?

– А можно мне с вами?

Выпалив эти слова, она ощутила, что краснеет. Влюбленная дурочка, забывшая всякий стыд! Не она ли дала себе клятву не выходить замуж и не бросать Ванессу? Окунув взгляд в тусклое зеркало столешницы, она раскаянно ждала ответа; и лишь сообразив, что его нет слишком долго, осмелилась поднять голову. Джеффри сидел, отвернувшись к окну, и в его позе больше не было привычной расслабленности.

– Я еду не один, – произнес он наконец.

Еще ни разу в жизни ему не было так тяжело говорить.

Бывают слова, которые невыносимо слышать. «Шансов почти нет». «Мы сделали все возможное». Тут ты не властен, и только временем спасаешься. Временем и жизнелюбием. Но говорить слова – легко. Правда или ложь, мед или яд – все выходило у него без усилий. А теперь рот был полон ножей.

– Так, значит, вы… – звеняще натянулось на той стороне стола и лопнуло, не выдержав напряжения.

– Еще нет, – сказал Джеффри, по-прежнему не глядя на нее.

– Когда?..

– Пока не знаю. Зимой, наверное. То есть, там это будет лето.

И – будто задули свечу – все стихло: ни слова, ни всхлипа; даже дыхания не было слышно. Он заставил себя посмотреть на нее, и по спине пробежал холодок от ее застывшего взгляда.

– Будь счастлив, – прошелестело сухо, колюче, как опавшая листва; и, медленно поднявшись, Делия направилась к двери.

Страх выдернул его из кресла, заставил настичь, поймать, сжать в ладонях побелевшее лицо.

– Смотри на меня! О чем ты подумала? Не смей, слышишь? Живи! – Он встряхнул ее, превозмогая желание отхлестать, как безумную, по щекам. – Я скоро вернусь. Я знаю своего брата: он не выдержит здесь долго. А я не выдержу там. Год-полтора, не больше. Ты дождешься меня?

Он прижал ее голову к себе, с такой силой, будто хотел унести в груди ее всю, а не один лишь образ; и она, сдавшись, поверила – словам ли, сердцу? – и только теперь облегченно расплакалась. Руки цепко обняли его – так хватается тонущий за своего спасателя, невольно толкая его ко дну. Джеффри ясно видел это дно: страдание той, кому он обязан был покоем в эти два года; страдание Делии, которая с его отъездом начнет лелеять в себе новые надежды; а для него самого – необходимость сделать, рано или поздно, тяжелый выбор. Но сейчас он был готов на что угодно, лишь бы выбросить Делию на берег.

– Мы сможем увидеться еще?

Ее мокрые глаза лучились, и он живо вспомнил, как изумляло его всякий раз это чудесное превращение. Теперь он знал, что бывает иначе, и серенькая девушка, однажды обернувшись красавицей, может остаться ею навсегда. Она была чем-то похожа на Делию – вот на эту преображенную, сияющую Делию, и первое время он смеялся над собой, полагая, что им владеет простая сентиментальность. Но оказалось, что его влечет не это, а стремление укрыться, найти спокойную, безоговорочную поддержку; а еще – вновь испытать саднящий восторг при виде того, как крошечная, почти детская туфелька мерно качает педаль и руки отдергиваются, точно обжегшись, от пылающих клавиш.

– Я найду тебя, – сказал он. – Но только ты обещай, что не будешь делать глупостей.

Отпустить Делию одну в такой час – об этом не было и речи. Джеффри вышел через черный ход и у магазина встретил ее, все еще взволнованную, но не вызывавшую тревоги. Людей вокруг было немного – театральные представления уже начались, так что их вряд ли могли бы заметить. По дороге почти не говорили; Делия крепко держалась за его руку, словно боясь упустить, а он старался не думать о том, какую заварил кашу. Луна бельмом висела над домами, но фонари гнали прочь ее ледяной свет и, мерцая, добродушно подмигивали прохожим. Что бы там ни было, а он сказал Делии правду. Его место – здесь. Сейчас он будет рад Лондону, новой обстановке, новым лицам; но рано или поздно его потянет назад. Город его примет, даже если не примет семья.

Ее дом был за конским базаром – вполне приличный каменный дом, во всяком случае, снаружи. Подниматься Джеффри не стал, зная, что Ванесса не захочет с ним разговаривать. Ободряюще пожал Делии руку; затем, пристально глядя ей в лицо, освещенное ярким фонарем, спросил:

– Так я могу быть за тебя спокоен?

– Конечно, да, – ответила она с показной досадой. – Не такая уж я дурочка.

Он едва успел отметить, как сильно она изменилась, и вдруг сквозь всю эту браваду проступило беззащитно-доверчивое, как на полузабытом концерте в зале мэрии. Что она спросила тогда – уснул ли султан?

– Скажи мне… кто я?

Два больших сердоликовых глаза были полны надежды и мольбы, и он прекрасно знал, что за слово она хочет услышать. Произнеся его, Джеффри не соглал бы. Но сейчас – эта мысль явилась из ниоткуда, сама собой – он должен был скрыть правду, чтобы спасти ее.

– Ты Делия Фоссетт. Ты приехала из Лонсестона три года и три дня назад, потому что хотела стать свободной. И ты ею стала – не отводи глаз! – и все в твоей жизни будет хорошо, покуда ты помнишь, кто ты такая.

Он наклонился, тронул губами высокий светлый лоб и, не простившись, зашагал прочь по Бурк-стрит – темной, широкой и прямой, как стрела.

Кажется, она заснула где-то в Крейтоне – или в Сеймуре? – и добрых три часа бродила по колено в сырой траве, говорила с каким-то монахом и разгоняла полчища птиц на болотах. Сны были цепкими, шальными, и она почувствовала облегчение, когда слуха вновь коснулась деловитая колесная дробь.

– Подъезжаем, – сообщил ей Нинни, отложив книгу.

За окном подрагивал угрюмый индустриальный пейзаж: склады, ангары, сортировочные станции. Трудно было поверить, что где-то сейчас лежит снег, сахарно-белый, глубокий; и она не поверила бы, пожалуй, если бы еще вчера не стояла на этом снегу.

От сидячего сна затекло все тело, и мучительно хотелось потянуться, вскочить; но в тесном купе, перед тремя парами любопытных мужских глаз, пришлось довольствоваться лишь переменой позы. Делия, скучая, смотрела в окно: она успела подремать утром, в самом начале пути. Девять часов езды – испытание не из легких, особенно теперь, когда короткий отпуск уже позади, и снежные горы кажутся не более реальными, чем монах из ее сна. Но до чего там было хорошо, боже мой; и как тянет вернуться туда еще раз. Жаль, что зима почти на исходе.