Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

Она опустила руки с биноклем на колени и нахмурилась. Что же делать? Спуститься к ним под руку с этим увальнем, показать, что ей все равно? Нет, там мисс Вейр – она может так съязвить, что трудно будет сдержаться и не выдать себя. Гертруда вновь жадно прильнула к биноклю, и сердце у нее защемило: он улыбался этой блеклой девице! Ах, как он улыбался! Она, кажется, что-то рассказывала – виден был только темный затылок – потому что время от времени мистер Вейр кивал, не сводя с нее заинтересованного взгляда.

Он чуть подался вперед, словно плохо расслышал ее слова.

– Коррики? Вы говорите о той семье, где все играют и поют?

– Да, – сказала Делия. – Вы тоже на них ходили?

– Еще бы! Они молодцы, делают настоящее шоу. У вас ведь они тоже показывали слайды?

– Да, про морской флот, а еще всякие смешные картинки. Но больше всего мне понравилась музыка!

Что это был за вечер! Восемь лет прошло, а все помнится, как вчера. Зал Института механики, ярко освещенный электрическими лампами, набился битком – многие даже стояли. Еще бы: премьера! Это была огромная удача для нее – попасть на премьеру. Даже на обычные концерты они выбирались редко, разве что на выступления «Тасманийского соловья» [19] «Тасманийским соловьем» называли певицу Эми Шервин. , которые любил отец (мистер Вейр понимающе улыбнулся). А Коррики были поистине великолепны! Что они только ни исполняли: оркестровые пьесы, сольные номера, романсы и шуточные песенки. А три сестры и брат вместе станцевали настоящий танец шотландских горцев!

– Мне кажется, они такие счастливые, эти девочки Корриков: быть одаренными, жить в такой дружной семье, вносить свой вклад в общее дело… Знаете, я всю жизнь мечтала быть музыкантом.

– Но вы, кажется, говорили, что хотели стать врачом? – заметила Ванесса. – Даже латынь учили.

Делия смутилась.

– Да, это тоже было…

Она почувствовала, как краснеет, и поспешила сменить тему.

– Какой здесь зал красивый! В нашем Альберт-холле он куда скромней.

В самом деле, зал был роскошный. По трем стенам тянулись балконы, а в торце имелась еще и обширная галерка. Узорчатый потолок мягко скруглялся по бокам, сквозь окна вверху темнело вечернее небо. Позади сцены высился орган, похожий на сияющий дворец: его трубы венчались чем-то вроде островерхих крыш. Оркестр уже рассаживался вокруг черного лакированного рояля, и инструменты, то один, то другой, подавали голоса: вот заворчал по-стариковски фагот, загудели валторны; скрипка полоснула воздух – раз, другой – и зашлась в скороговорке стаккатных нот. Все это наполнило Делию радостным волнением, какое бывает в канун Рождества. Хотелось подольше наслаждаться этим предвкушением чуда: не срывать исступленно ленты со свертка, а развязывать их медленно, по одной, с замиранием сердца слушая, как шелестит бумага. Но вот уже протяжное «Ля» гобоя положило конец общей какофонии, и оркестр послушно отозвался, повторив ноту-эталон десятками разных голосов. Гул в зале быстро стих, чтобы почти сразу смениться аплодисментами: на сцене появился чернявый, как ворон, фрачный пианист. Последние мгновения на то, чтобы откашляться и, скрипнув стулом, сесть поудобней; последний торопливый шепот: дирижер уже поднял руки.

Издалека донеслась перекличка охотничьих рогов; налетел ветер тревожным тремоло струнных, а за ним – успокаивающая пианинная гамма, снизу вверх и сверху вниз. Еще дуновение, меланхоличный аккорд деревянных, и – ах! – вылетели из лесу всадники и помчались, трубя в рога, с крылатыми плащами за спиной. Что за радостную весть несут они, королевские глашатаи? Нет времени подумать об этом: решительно вмешивается фортепиано, чтобы дать дорогу новой теме, и уже видятся Делии воздушные танцовщицы в напудренных париках – маленькими шажками двигаются они, привстав на цыпочки.

Басовитый кашель, оглушительно громкий, заставил ее содрогнуться и сжаться в комок – до того всегда стыдно за тех, кто неуклюже поводит плечищами в крохотной лавке, забитой хрупкими драгоценностями. Так когда-то бывало стыдно и за отца.

Сидевшая рядом Ванесса обернула лицо в сторону нарушителя; лоб ее прорезала страдальческая морщинка, губы гневно сжались. Она не побоялась бы шикнуть на него, если бы могла, – подумала Делия и почувствовала, что благодарна ей за это.

Музыка, светлая и искрящаяся, быстро затянула ранку, сквозь которую начали было сочиться неприятные воспоминания, и Делия, закрыв глаза, вновь обратилась в слух – бестелесно и безостаточно, чтобы не пропустить ни ноты, чтобы унести все в памяти и потом, когда нужно, припадать к этому источнику в отупляющей рутине домашних дел. Руки, затянутые в перчатки, сжимали программку, в которую она заглянула-то один раз – до начала концерта; зачем? Все понятно: вот первая часть, анданте, сменилась адажио, задумчивым и таинственным, и пальцы задвигались безотчетно, изголодавшись по клавишам. Мелькнула мысль: в следующий же раз, когда будут дела в Сити, зайти в ту книжную аркаду – там ведь был большой нотный отдел… И сразу же: ведь дома нет пианино! И затем: нет, все равно так я не смогу… Вздох украдкой, и до самого аллегро – тягучая грусть, к которой так подходила эта музыка.

Когда же отгремел финал – короткая третья часть пронеслась вихрем, ошеломив ее, – Делия совершенно забыла все свои печали, настоящие и мнимые. Она так восторженно аплодировала, что мистер Вейр, кажется, раздумал спрашивать ее о впечатлениях и только заметил:

– Вам легко угодить, мисс Фоссетт! – так лукаво, что она смутилась. А он продолжал: – Это, конечно, очень неплохой оркестр, но мне все-таки жаль, что вы не слышали Мельбурнского симфонического: он не играет в этом году. Вот если бы приехали в прошлом…

– Ну, сегодня они вполне справились, – возразила Ванесса, – хотя такую несложную вещь грех испортить. И с пианистом нам сегодня повезло.

– Ты так говоришь, будто часто слышишь здесь плохих пианистов.

Они вышли в фойе, не переставая болтать. В воздухе стояло праздничное, оживленное гудение – сотни столичных меломанов обсуждали услышанное, предвкушали вторую часть, и неописуемо приятно было находиться среди них и тоже делиться впечатлениями на равных.

– В нем есть что-то бетховенское, в этом концерте, – сказала Ванесса, вертя в пальцах бокал. – Вам не показалось?

– А, так вот почему его Второй понравился мне больше, – рассмеялся мистер Вейр.

– Тебе понравился не концерт, а хорошенькая пианистка. А немцы в музыке все равно дадут фору кому угодно. Хотя Сенс-Санс великолепен, спорить не буду.

– А как вам эта его шутка со сменой ролей в третьей части? Я чуть на месте не подпрыгнула! – восхищенно призналась Делия. – Решила даже, что оркестр ошибся, но ошибиться так слаженно…