Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

Голова у нее слегка кружилась от возбуждения, словно она выпила вина вместо лимонада (Агата не одобрила бы спиртного). Вокруг смеялись и галдели, иностранное имя заезжего пианиста носилось из уст в уста, коверкаясь на все лады. Звенели бокалы; пахло духами и табаком. В какой-то момент Делия почувствовала, что кто-то наблюдает за ней; едва она повернула голову, как белое лицо в обрамлении темных кудрей скрылось за веером, а потом и вовсе исчезло в толпе. Померещилось, решила она – не без тени тревоги, впрочем; но вот раздался звонок, и вместе со всеми они вернулись в зал.

Шехерезада, объяснила ей Ванесса, была женой свирепого восточного правителя. Разве вы не слышали об «Арабских ночах», мисс Фоссетт? Ну неважно; этот правитель – султан Шахрияр – поклялся убивать каждую новую жену после первой ночи, но умница Шехерезада спасла свою жизнь, рассказывая ему сказки, столь увлекательные, что он не мог не дослушать до конца. К слову, сказки действительно прелюбопытные, особенно с бёртоновскими комментариями. Жаль, достать это издание трудно: цензура из кожи вон лезет, лишь бы публика не увидела чего-нибудь «неприличного».

Делия хотела спросить, откуда Ванесса все это знает, но аплодисменты оборвали беседу, и вот уже, после паузы, грянула в унисон грозная медь.

Она встретила эту музыку с опаской: что можно ждать от композитора, который написал сюиту по мотивам сомнительной книжки? Но скоро, очень скоро у нее – против воли – побежали по спине мурашки, и сладко сжалось в груди, до того проникновенно пела в тишине скрипка. Новая тема набежала легкой волной – и вдруг выросла, обдала сияющей россыпью мелких брызг. Не может быть это – сомнительным, неподобающим, да если бы и было – боже мой, какая разница, если так хорошо, если душа взмывает в ослепительную высь, и слезы выступают на глазах, и думаешь только об одном: пусть это продолжается, пусть никогда не наступит серое, будничное – шляпка, трамвай, вежливое прощание. Нет, не сейчас: еще целых три части. Вечность.

Музыка говорила с ней, листала страницы волшебной книги, написанной певучей вязью, и Делия чуть не вскрикивала от радостного узнавания никогда не виденного, пряного и цветистого Востока. Дворцы и мечети, смуглые рабы и персидские красавицы в чадрах, верблюды, груженые диковинными товарами. Я знаю, прошептала она мысленно, я понимаю тебя, великий мастер из далекой заснеженной страны, пусть даже мне незнаком твой родной язык. Вот же она, Шехерезада – эта чарующая скрипка; она ткет узор своих сказок – убаюкивающе, нараспев – до рассвета еще много времени. Одна история сменяет другую: то нежная и трогательная – о любви; то драматическая – картина погони, боя. В конце концов яростный шторм разметал в щепки корабли, и перехватило дыхание от этой мощи, будто и ее окатило волной.

Подлокотник рядом хрустнул, и Джеффри повернул голову: девушка сидела бледная, с припухшими глазами, и комкала в руке носовой платок. Она казалась потрясенной, и он, неожиданно для себя самого, почувствовал уважение к ней. Маленькая мисс Фоссетт, оказывается, умела не только смущаться, но и слушать музыку! Когда смолк оркестр после долгого, постепенно затухающего финала, она аплодировала восторженно, но с лица ее не сходило отрешенное выражение. Видно было, что она хотела бы сейчас помолчать, и он тактично не стал начинать приличествующей случаю болтовни.

Обе девушки уже двинулись к выходу, и тут Джеффри обнаружил на полу возле соседнего сиденья платочек. Голубой платочек с вышитой золотистыми нитками надписью: «Адриана».

Он догнал их уже в фойе. Мисс Фоссетт покраснела, когда он отдал ей платок – впрочем, она вечно краснеет. Иногда это даже выглядит мило. Она по-прежнему витала в облаках, но потом, когда он помог ей надеть пальто, вдруг спросила:

– Так султан все-таки уснул?..

Джеффри справился с удивлением почти сразу.

– Да, – подтвердил он утешающе, – и Шехерезада ушла из спальни на цыпочках.

Опустив глаза, она следила, как янтарная струйка, исходя паром, переливается из носика в тончайшую, костяного фарфора, чашку. Ее гордость, свадебный подарок от учительниц – английский сервиз, расписанный цветками вишни. Наполнив чашки, одну за другой, добавила в каждую молока – неторопливо, аккуратно, все еще не поднимая головы. Со стороны, вероятно, казалось, что она не может оторваться от созерцания изящного переплетения стебельков на белоснежном фарфоре; но только ей было ведомо, почему так медленны сейчас ее руки и почему она не поднимает глаз. Лишь поставив молочник на место и сделав приглашающий жест, Агата отодвинулась – и обреченно подняла голову.

Она не ошиблась: мистер Вейр смотрел на нее. Смотрел так же, как в самый первый раз – прямо и внимательно. Не оценивающе, нет, слава Богу; не изучающе. Скорее пытаясь запомнить – так, наверное, смотрят «впрок» художники или фотографы, когда хотят унести запечатленный образ предмета. Но не это было ей неприятно. Агата даже себе не могла объяснить, что именно, просто чувствовала, что перед ней – не самодур вроде отца, любившего подчеркивать, что все будет только так, как он захочет. Тут было другое: за учтивостью, за мягкими, с ленцой, движениями таилась сила, и ей становилось неуютно. Такие люди опасны тем, что в них легко ошибиться. Люди с двойным дном. Но формально придраться было не к чему, и она продолжала улыбаться и через Делию вести приличествующую случаю беседу.

Мисс Вейр, прямая, будто аршин проглотила, хранила молчание – как показалось Агате, несколько надменное. Однако же они добры к Делии, и при мысли об этом ей становилось неловко за собственную плохо осознаваемую неприязнь. Их семья была так гостеприимна, и сама хозяйка потом, после визита, прислала еще одно письмо, в котором сожалела, что она, Агата, не может к ним приехать. Множество искренне теплых слов, перед которыми чувствуешь себя бессильной – боишься поддаться, растаять, уступить мимолетному, пожертвовав вечным. Вот и теперь – приходится нарушать траур, чтобы не выглядеть невежливой. Им ведь известно, что она принимает заказчиц и выходит на улицу…

Нет, хорошо, конечно, что у Делии появилась подруга – дома ей несладко жилось; в школу ее не отдали, приятельниц толком не было. Но как оградить сестру от этого человека – вызывающе эффектного, с замашками светского льва? Какой бедой может обернуться это знакомство! О чем они говорят сейчас? – силилась она прочитать по движениям губ, по неприметным улыбкам и жестам. Как часто бывало в обществе слышащих людей, Агата почувствовала холодящую тревогу оттого, что упускает нечто важное. А Делия что-то взахлеб рассказывала гостье, сложив безмолвные руки на коленях, и та вдруг посветлела лицом и даже чуть подалась вперед, слушая ее. Похоже, они увлеклись бы беседой всерьез, если бы не вмешался короткой фразой мистер Вейр. Две головы, уже почти сблизившись, с сожалением качнулись врозь. Следующая фраза была ей милостиво переведена: гости хотели бы увидеть Тави перед тем, как уйдут. Пожалуйста, – попросила Делия умильно. Как откажешь?