Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

В ее голосе послышались странные нотки: он словно бы натянулся и раздражающе звенел, словно комар, которого хотелось прихлопнуть.

– Смотрите не переусердствуйте, – сказал Джеффри. – Не то мужчинам будет не на ком жениться.

Он надеялся прекратить этот разговор, обернув его в шутку; но Делия сказала ему со смесью укоризны и обиды:

– Не надо смеяться. Женщина тоже имеет право выбирать, как ей жить.

Да откуда она нахваталась этого? – подумал Джеффри, но тут же ответил себе: разумеется, у Ванессы; у ее компании. Можно вообразить, о чем они там говорят. А Делия впитывает всё, как сигаретный дым. Нет, Несса, мысленно сказал он, вставая из-за стола; ты ее не получишь. Ни к чему ей ваши идеи, которых она и понять-то не может толком.

Расплачиваясь, он разменял полсоверена, а затем, выбрав момент, отозвал Делию в сторону и всё, что осталось, ссыпал ей в ладонь.

– Зачем? – запротестовала она.

– Перестаньте, вам нужны деньги. Я бы дал их Нессе, но она, чего доброго, решит, что я чувствую себя виноватым.

Делия кивнула; однако та чарующая легкость, которая так нравилась ему, не спешила к ней вернуться. Чувствительность натуры, как всякая другая вещь на свете, имела оборотную сторону: теперь Делия сердилась на него из-за ерунды. Ему же, как назло, хотелось поговорить именно сейчас.

– Вам нравится жить с ней? – спросил он, кивнув в сторону Ванессы, которая прогуливалась со своим кавалером вдоль реки.

– Конечно, – Делию словно бы удивил его вопрос. – Мы друзья, мы хорошо ладим… Ну, а мелкие ссоры бывают у всех.

– А знакомые? К ней, наверное, приходит много людей. Они вам нравятся?

– Многие да. Они очень интересные: есть художники, журналисты. Очень умные. Разговаривают, спорят…

– И вы тоже?

– Немножко, – она наконец улыбнулась. – Но обычно я просто слушаю или болтаю с друзьями. Вы их видели, они приезжали к вам в гости…

– Да, помню. Две девушки и забавный малый из Канады. Он еще убеждал нас, что мы живем в раю, которого не заслуживаем.

– Паскаль. Он, на самом деле, хороший, хоть и бывает иногда чересчур резким.

– Он социалист, ваш Паскаль. Вы знаете это?

Делия пожала плечами.

– А господин биограф? С ним вы тоже дружите?

– Да, он очень добрый и много нам помогает.

Какая нелепая пара, подумал Джеффри. Мистер Пирс что-то горячо доказывал, жестикулируя одной рукой, и время от времени бросал на Ванессу короткие взгляды снизу вверх.

– Бьюсь об заклад, он читает ей лекцию. Еще один Винни.

Последние слова сорвались у него с языка необдуманно, и он тут же обругал себя. Но, увы, ничего было уже не исправить.

– За что вы так его ненавидите? – тихо сказала Делия. – Он же ваш брат.

– Вот именно поэтому, – отчеканил Джеффри. – Будь он чужим, мне было бы все равно.

– Но что он такого сделал? Из-за того, что ему неинтересен бизнес, что он хочет стать ученым, вы готовы его уничтожить? Это же чудовищно!

– Вы ничего не знаете о нем. Дело вовсе не в бизнесе, это все ерунда.

– Тогда в чем же? Чем он провинился?

А какая, в сущности, разница, узнает она сейчас или через год, подумал Джеффри. Он чуть повернул голову: негодующее лицо Делии исчезло, и все поле зрения было занято теперь идиллическим пейзажем. Лениво скользили лодки по илистой воде, черные бакланы сушили крылья, растопырив их в стороны. Смеялись дамы за соседним столиком. Как некстати был сейчас этот дурацкий разговор.

– Вы слышали о процессе Оскара Уайлда? – спросил он, не меняя позы.

– Нет.

– А вы спросите у кого-нибудь. Думаю, многие из ваших знакомых об этом знают. Только не жалейте потом, что спросили.

Тут гулко ударил колокол, созывая всех на борт: путешествие подошло к концу.

Голоса, голоса – мужские и женские, ясные и с хрипотцой, деликатные, настойчивые – как же они мучали ее! Можно привыкнуть к жесткому сиденью, к чувству голода, которое обостряется в эти самые трудные, последние часы, когда становится трудно концентрироваться и голова тяжелеет, как чугунная; можно терпеть недовольство клиентов, долго ждавших соединения. Но голоса – это самое ужасное. Они даже снились ей, как прежде снились бесконечные перепутанные шнуры. И, снимая наушники в конце рабочего дня, она испытывала невыразимое облегчение, словно ее, метавшуюся в горячке, обернули мокрой простыней.

В комнате было душно – не спасали ни раскрытые окна, ни внушительные размеры самого помещения с его высоким потолком, в котором прорезан был световой колодец. Зимой, говорили девочки, здесь жутко холодно, но они устали жаловаться. Даже в газеты писали – всё без толку. А работы только прибавляется: совсем недавно у каждой телефонистки было семьдесят пять абонентов на доске, а теперь их уже сто! Надо быть автоматом без чувств и нервов, чтобы все это вынести. Но, дай Бог, в будущем году откроют новую станцию, и им станет полегче.

Как обычно, все были такими измотанными, что расходились, почти не прощаясь. Город лежал в сумерках, как в руинах, тревожный и тихий, и фонари тлели угольками пожарища в густом разогретом воздухе. Делия шла по Квин-стрит – так ей казалось ближе – и, минуя перекрестки, всякий раз смотрела направо, где небо еще оставалось светлым. Семь перекрестков, семь окошек в утекающий вечер, а затем поворот. Последний участок пути был самым неприятным: гулкую расщелину Флиндерс-лейн она преодолевала быстрым шагом и только в вестибюле Австралийского дома могла наконец отдышаться. А ведь еще только начало декабря; темнеет поздно. Что будет, когда дни пойдут на убыль?

Она ожидала застать Ванессу за мольбертом, однако уже в дверях услышала голоса и смех. Как странно, ведь сегодня среда, подумала Делия. Ей не очень хотелось общаться, и, пожалуй, никто бы не обиделся, если бы она ушла к себе, сказавшись больной. Но из мастерской головокружительно пахло жареным мясом, и она не смогла устоять.

– Ну наконец-то, – весело сказала Фрэнки. – Долго же ты работаешь.

После темной улицы здесь было так уютно, что даже усталость словно бы отступила. Подруги усадили Делию в плетеное кресло, сунули ей в руки ломоть хлеба с бараниной и чашку кофе, а затем вернулись к разговорам. Компания была сугубо женская; за столом рядом с Грейс сидела незнакомая пухленькая брюнетка с сильным, звучным контральто – должно быть, певица. На Ванессе было коричневое платье, в котором она обычно рисовала, а коса уложена венцом на голове – как в тот день, когда Делия впервые попала к Вейрам. Говорили о правах женщин, о статье в «Вуман Воутер», и лениво поднимался к потолку сигаретный дым – неизменный атрибут их бесед. Делия не вслушивалась: ей хотелось отдохнуть от голосов, да и сами разговоры стали вызывать в ней болезненную неуверенность. Такое случалось и прежде, в самом начале ее дружбы с художницами. То, о чем говорили в Темпл-корте, часто противоречило убеждениям Агаты; но очень скоро Делия поняла – или, скорее, почувствовала – что правы они: Ванесса, Фрэнки. Их пылкие речи пробуждали в душе что-то небывалое: желание бороться, без страха, без оглядки; желание быть с теми, кто впереди. Они правы – так она считала и, не дрогнув, повторила фразу, которая совсем недавно казалась ей кощунственной: