Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

Колокольный звон плыл над городом; удары, как волны, набегали и таяли в утреннем небе, полускрытом густыми кронами вязов. В аллее, насколько хватало глаз, не было ни души, лишь белели с обеих сторон задумчивые статуи. Мраморные лица дышали покоем, который, увы, недоступен живым.

– Так ты знала, – произнесла Ванесса, когда умолкли колокола.

Делия кивнула.

– Джеффри сам тебе сказал?

– Он спросил, слышала ли я о процессе Оскара Уайлда. Мне Фрэнки объяснила потом. Я сразу все поняла: и про ненависть, и про ссоры… Но это было так ужасно, что я не смогла тебе рассказать.

Ванесса, бледная, с припухшими веками, откинулась на спинку деревянной скамьи.

– Зачем он это сделал?

Её горький вздох был адресован, конечно же, не Делии, и та не ответила. Да и кто мог ответить: зачем он это сделал? Зачем оба они – зачем мы это сделали? Или, наоборот, не сделали? Ведь он пытался, Эдвин; пытался изменить себя. Эти походы в «Олимпию», на Выставку; робкое пожатие руки; встречи на бульваре. А она не поняла. Испугалась. Отвергла.

– Как он сейчас?

– Опасности нет: его вовремя нашли. Он, конечно, очень подавлен, ни с кем не хочет говорить, но, надеюсь, все забудется со временем.

– А… остальные?

Произнести имя Джеффри она не смела и скрывала от Ванессы, как могла, свое постыдное чувство. Ведь, положив утром телефонную трубку, она первым делом подумала о нем – не об Эдвине.

– У отца был приступ. Слава Богу, обошлись без врача. Мы так испугались: где искать врача в рождественскую ночь? Тетка наказала служанке, чтоб не давала ему вставать сегодня… А Джеффри, – прибавила она зло, – уехал.

– Как?..

– Так. Просто исчез тем же вечером, и всё. Лошади на месте. Наверное, уехал с последним поездом.

А мог ли он поступить иначе? – подумала Делия, пряча глаза; каково ему – легкому, безупречному, убежденному в своей недосягаемости – вдруг очутиться под гнетом вины? Он остался бы, будь ему все равно. Где он теперь?

– Мне пора идти, – сказала Ванесса. – Тетка ждет в миссии.

Они встали со скамейки и двинулись по парку в сторону Сити. Боковая аллея извивалась меж цветущих клумб, теряясь из виду в густых зарослях. Над кронами деревьев возвышался недостроенный католический собор, а правее торчала пожарная каланча. Утро было безмятежным и теплым, щебетали птицы, розовощекие няни катили коляски с младенцами – жизнь текла по-прежнему, одних лаская, другим раздавая тумаки. Глупо роптать. Выплакала глаза, полночи сидя в мастерской, перед огромным окном, разверстым в могильно-черный город; так что ж теперь – прыгать в это окно? Хвататься за бритву, как Эдвин?

«У вас есть жизнь – так живите ею».

Но, ох, до чего тяжело это, как ты ни бодрись.

Выйдя из парка, они миновали белую церковь на углу – прихожане стекались туда во множестве, один за другим исчезая в высоких дверях; однако Ванесса спешила дальше, и Делия следовала за ней, как приклеенная. Как много они пережили вместе, а ведь познакомились совсем недавно. Не всё так безнадежно, твердила она себе. Есть убежище; есть люди вокруг. Даже Агата ее простила.

– Тебе в какую сторону? – нарушила молчание Ванесса, когда они выбрались на Спринг-стрит.

Делия в растерянности замедлила шаг. А чего она, собственно, ждала? Что ее пригласят на рождественский обед в Эйнсли-хауз? Что ее захотят видеть там после всего, что случилось? Да если б она не опоздала на встречу, не прочла в дороге то проклятое письмо – все было бы хорошо!

– Мне туда, – Делия, не глядя, махнула рукой. – Ты когда возвращаешься?

– Не знаю… Я должна побыть с ними, пока все не уляжется. Думаю, вернусь двадцать восьмого. Ты береги себя.

Ванесса попыталась улыбнуться ей, но не смогла и, кивнув на прощанье, шагнула с тротуара на мостовую.

Золоченый ангел над портиком театра «Принсесс», ослепительно яркий в безоблачном небе, трубил в свой рог; но здание, коронованное тремя куполами-пирамидами, выглядело покинутым и безжизненным. Не звенели по улицам трамваи, лишь редкие прохожие попадались ей на пути. У подножья парламентской лестницы Делия остановилась, глядя на сбегающую с холма Бурк-стрит. Куда мог поехать Джеффри на ночь глядя? Конечно же, в магазин. Наверняка он и сейчас там. Воображение против воли нарисовало ей маленькую спальню с окнами во двор, и сердце заныло. Он ведь обманул ее! Обманул и вчера, не пожелав сознаться, и два месяца назад, когда зазвал ее в мастерскую. Сколько их было прежде, таких наивных жертв? Десять, двадцать? А ведь Ванесса предупреждала ее, и Грейс – все они пытались уберечь ее от беды. Какая ты дура, подумала Делия со злостью и торопливо зашагала дальше по Спринг-стрит. Мимо Гранд-отеля, мимо бронзового генерала – господи, здесь каждая пядь земли помнит их встречи! Здесь они ехали в коляске с Тави, еще в феврале… Будь проклят этот город, это фальшивое, мимолетное счастье!

Дойдя до последнего перекрестка, она свернула на Флиндерс-стрит. Здесь тоже все было знакомо ей: трехэтажный, с полукруглыми окнами, магазин Гриффитсов, где художницы покупали кофе; клетчатый фронтон Общества глухих. Делия всмотрелась в экипажи, стоявшие вдоль обочины, но не заметила вагонетки Агатиных друзей. Значит, ей не выбраться сегодня из города – разве что пешком идти в Виндзор, за три с лишним мили.

Окутанная торжественной воскресной тишиной, она брела по улице, вдоль пустых железнодорожных путей, пока не очутилась у собора Святого Павла. Она уже бывала в нем однажды, когда сбежала от Агаты. Те первые дни были самыми трудными, и Делия надеялась найти здесь утешение. Блудная сестра! – она так и не решилась тогда на исповедь и, посидев немного на задней скамье, тихо удалилась. Теперь же – как ей зайти туда, презренной грешнице?

Но ведь сегодня праздник.

Делия поднялась по ступеням и вошла в притвор. Из длинного гулкого нефа потянуло запахом свечей и холодом полосатых каменных стен. Собор был полон народу, многие стояли в проходе между скамьями; десятки нарядных шляпок и мужских котелков беспрестанно покачивались, обращаясь то в одну сторону, то в другую, и шелестело передаваемое по рядам «Да будет с вами мир» – служба перевалила уже за половину. Далеко впереди сиял золотом алтарь и белела на вершине резной кафедры неподвижная фигура архиепископа. Делия не могла разглядеть его лица, но в душе засело неуютное чувство, будто сам он видит ее сквозь толпу. Миг – и людское море расступится, обнажив узорный пол, и перст указующий пригвоздит ее к месту. Список будет велик: Агата, Эдвин; тонны лжи, идолопоклонство, блуд – нераскаянные, смертные грехи. Когда-то она думала, что, взойдя на борт «Лунганы», спасется; но ковчег пришел из огня в полымя. Кого теперь в этом винить?