Владимир Богомолов - Особое задание [Повести и рассказы]

— Ничего, ничего, — успокоил его пассажир. — Это самый уместный вопрос в данной обстановке. О чем говорить двум женатым мужчинам, едущим в отпуск…

— Я не женат, — заметил Андреев, стараясь не обидеть неожиданно разговорившегося товарища по купе.

— Ничего, ничего. Вы еще женитесь. — И он засмеялся.

Вечером они пили чай, и каждый, доставая из чемодана яства, старался блеснуть своими перед другим.

— Даже в один город. Ну, это меня просто подымает, — не умолкал пассажир. — Милости прошу ко мне тогда в гости. Вы надолго, товарищ старший лейтенант?

— Давайте просто, товарищ младший лейтенант, — предложил Андреев, — по-товарищески. Меня зовут Андреем.

— Очень приятно. Николай.

Уже засыпая, он еще раз напомнил:

— Андрюша, не забудь в гости. Только вот на последнее письмо она мне не ответила, ну, это дело л; егко поправимое. Обиделась. За одну мелочь. Я в последний раз так быстро уехал, что и не простился с ней…

Андреев долго лежал с открытыми глазами. Под коричневым дерматиновым потолком тускло мерцал огонек ночной лампочки. Жалкие, желтоязычные полоски света едва-едва достигали его лица и растворялись в белках широких карих глаз. Внизу однотонно, надрывисто бесконечно кричали колеса: «Напрасно, напрасно…» Неожиданно этот звук сменялся противоположным: «Нет, нет…» И так долгодолго спорили одни и те же колеса, то затихая, то снова звеня, пробуждая дремлющего Андреева.

Утром их поезд прибыл вг город. От восстанавливаемого вокзала они шли вместе. Вот и та площадь. Андреев узнал большой дом с парадным и остановился… Нет, — идти дальше вместе он решительно не хотел. Но как, как обмануть, как незаметно и безобидно покинуть счастливого спутника, друга по купе и, может быть, случайного врага по жизни. Его мучила одна и та же мысль: он или нет? Спросить или не надо? «Спроси». — «Нет, не надо».

— Ну, о чем ты задумался? — ласково улыбнулся Николай. — Я скоро дома… Вон моя, вторая отсюда, улица Пушкина…

— Пушкина, — рассеянно повторил Андреев и торопливо протянул руку товарищу. — Счастливо, а я в другую сторону. Прощайте.

В привокзальном скверике было еще безлюдно. Новые, недавно сделанные скамеечки поблескивали гладко оструганными досками. Маленькие тощие листья тоскливо, раздражая слух, шелестели. Хотелось срывать и срывать их до тех пор, пока сквер не останется таким же пустым, одиноким, как он сам, приехавший в почти незнакомый город офицер Андреев.

Высоко-высоко в небе, выстроенные кильватерными колоннами, куда-то спешили перистые облака, а выше, догоняя облака, безжалостно пронзали их солнечные лучи. И это тоже раздражало, злило Андреева.

«Не забудь в гости», — вспомнил он добрые голубые глаза Николая и, вздрогнув, отвернул лицо, как будто кто-то мог его узнать, наскучить беседой.

До следующего поезда оставалось около суток. Андреев направился к гостинице. Возле дверей приземистого купеческого краснокирпичного дома его кто-то с силой дернул за руку. Андреев повернулся и побледнел. Из-под козырька фуражки потекли струйки холодного пота, обжигая воспаленное лицо.

— За что ты меня обидел? — Немного красный от вина Николай казался еще добрее Его голубые глаза, как хорошее зеркало, отражали незаслуженное оскорбление души.

Рядом с ним, не стесняясь никого, крепко обхватив руку офицера, стояла счастливая, улыбающаяся белокурая женщина.

Андреев, не веря своим глазам, шагнул навстречу жене Николая и, стремительно бросив чемодан и шинель, обхватил короткую шею товарища.

— Коля, Колька, прости…

Из-под густых ресниц медленно выкатывались тяжелые слезинки.

— Николай, — шептал Андреев, все крепче и крепче сжимая его шею. — Коля, если бы ты знал…

— А если бы ты знал, Андрей, как ты меня обидел. Вот это тот самый Андрюша, о котором я тебе говорил, — повернулся он к женщине. — Да вы познакомьтесь. Это моя супруга.

— Катя.

«Никогда не бывает человек так наивен и беспомощен, как в тот миг, когда он искренне раскаивается в своих ошибках», — думала жена Николая, глядя на глуповатого от непонятного счастья нового друга мужа.

Андреев не бежал, он летел, не ощущая под собой весенней напоенной вдоволь талыми водами земли, летел, не обращая внимания на удивленные лица прохожих, летел, не замечая, как преображается весной небольшой позеленевший городок. Вот калитка.

Постучать? Нарушить покой? Андреев поднял сжатую в кулак руку. Сейчас раздастся первый стук. Что он принесет? Может быть, новые сомнения, терзания? Рука медленно опустилась. А вдруг вернулся Николай?.. А вдруг Валя выехала и ему откроет совсем незнакомое заспанное, сердитое лицо?.. Но все-таки он стучит. Тишина. Он стучит чуть громче и настойчивее. Прислушивается, затаив дыхание. Показалось, будто скрипнула в глубине дверь, и снова наступила тишина. Нет, кто-то идет. Андреев ясно слышит человеческое сонное бормотание. Кто-то тяжело ступает по скрипучему полу. Звякает запор, и с легким, знакомым ему писком открывается — дверь. Да, Андреев не ошибся. Вали нет, вместо нее живет какой-то инвалид на костылях.

Сначала показался край нового костыля, а потом к оторопевшему, готовому извиниться. Андрееву приблизилось знакомое-знакомое до боли лицо. Столетьем тянулась пауза. Где и когда он видел этого человека? Откуда у него такие темные, как ламповая копоть, глаза?

— Валя!

Валя дико рванулась вперед, но потом что-то вспомнила и отпрянула, костыль неуверенно покачался и упал, оглашая квартиру грохотом. Андреев протянул руки, и Гордеева оперлась на них.

— …Я вам верю, Андреев, — говорила Валя, глядя, как в открытом окне одна за другой вспыхивают на чистом. небе звезды. — Но вы меня простите, я теперь немного не такая стала, во мне появилось недоверие к людям. Нет, конечно, не ко всем, но к некоторым. Мне кажется, что у нас есть еще низкие, себялюбивые людишки. Они вместе со всеми идут в учреждения, на фабрику, на завод, они, как и все, отрабатывают установленные законом часы, иногда выступают на собраниях, ругают бюрократов, зазнаек, а сами, между тем, порой не замечая этого, бывают и бюрократами и зазнайками и, больше того, ворами и просто подлецами. Им, например, ничего не стоит обидеть жену фронтовика, выписать неправильно наряд, «урвать», как у нас говорят, копейку с государства. Я сейчас Горького читаю. «Фома Гордеев». Слышали? Там Маякин, купец, говорит: подходя к человеку, держи в одной руке мед, а в другой нож.

Андреев заметил, как все чаще поднимается ее грудь, как глаза тупее и тупее вглядываются в сумерки.

— А я, Андреев, как вы помните, подошла к вам, держа в обеих руках мед.

Ей было трудно говорить. Она отстранила костыль и села на подоконник. Андреев молчал. Да он, собственно говоря, и не знал, что еще можно сказать ей, чем доказать всю нелепость происшедшего.