Питер Хеджес - Что гложет Гилберта Грейпа?

— Он сам захотел. Правда, Арни?

— «Бургер-барн» — супер.

Доходчиво объясняю, что «Бургер-барн» — отнюдь не супер.

— Это оскорбление твоей уникальности, Арни, твоей индивидуальности. Есть только один Арни Грейп, правильно?

— Правильно.

— А таких «Бургер-барнов» — сотни, и все они…

— Супер!

Взгляд Эми говорит, что на сей раз мне его не переубедить. И она права: ничего не получается.

На кухне, среди заскорузлой посуды и ссохшихся объедков, спрашиваю Эми, зачем она отпустила Эллен на эту сходку для рожденных заново.

— Ей нужно почаще бывать на людях.

— А мне не нужно? А тебе?

— Из-за той залетной девчонки она сильно изменилась. — Даже Эми наслышана о Бекки… о Бекки, которая мне до фонаря. — Сестренка прежде была королевой красоты, а теперь…

— Будь спокойна, сестренка и теперь при своих. А та залетная — пустое место, уж поверь.

— Телефон сестренке больше не обрывают.

— Оно и к лучшему.

— Для нас с тобой, может, и к лучшему. А вот для девушки, чья ценность определяется количеством входящих звонков…

— Ты заговорила, как Дженис.

— Ну, мы с ней обсудили эту тему.

Я упрашиваю Эми наконец признать, что Дженис так ничего и не поняла про нас самих и про наш домашний уклад, а мы, отправив ее в колледж, совершили огромную коллективную ошибку. Я терпеть не могу, когда она сваливается как снег на голову, грузит нас своими умствованиями, притянутыми за уши, а мы потом — ломай голову.

— Дженис — твоя сестра.

— Я не виноват.

— Ты должен ее любить.

— Вовсе нет.

— А я ее люблю.

— Эта потаскушка целовалась с Маффи. Как ты можешь?..

Левой ладонью Эми залепила мне пощечину. От этого оглушительного шлепка мама даже не шелохнулась, зато я, держась за щеку, обшариваю языком десну: не расшатались ли зубы?

— Спасибо тебе. — Больше мне сказать нечего.

Выдержав паузу, Эми говорит:

— Я настолько ее люблю, что способна пожалеть.

Эми еще не переболела своим бойфрендом.

— Вообще-то, больно, — говорю.

У меня даже перед глазами плывет.

— И поделом.

Эми намывает посуду, а я собираю объедки в бесконечные мусорные пакеты. Начинаю выносить их в гараж, где меня атакует стая мух. Под конец хватаю самую большую мухобойку и, включив гаражную лампочку, гоняюсь за этими тварями, размазываю их по стенкам, загоняю в угол, где стоят газонокосилка и грабли, и безостановочно истребляю.

Возвращаюсь в дом и вижу, как Эми, разыскав самую глубокую миску, вываливает в нее горку неаполитанского мороженого.

— Спокойной ночи, — говорит Эми.

Для нее отдушина — вспомнить старые добрые времена в обнимку с мороженым.

Я набираю ванну для Арни, взбалтываю огромные пузыри и бросаю туда его игрушки. С ними Арни счастлив, и я, заслышав телефонный звонок, оставляю брата плескаться.

— Здорово, Такер.

— Бобби тоже на линии. Типа конференц-связь.

— Здорово, Бобби.

Такер торопливо сообщает:

— Едем в твою сторону…

— Арни сейчас отмокает. А я на боковую собираюсь. Мы тут спать ложимся.

— Ага, но…

В разговор встревает Бобби:

— Гилберт, тут одно дельце нарисовалось, хотим узнать твои соображения.

Пока Арни плещется, пока мама спит со своим ящиком, пока Эми занимается любовью с мороженым, я стою на обочине подъездной дорожки. По фарам, возникшим в начале улицы, узнаю катафалк похоронной конторы Макбёрни.

— Запрыгивай! Запрыгивай! — кричит Такер.

Пробираюсь на коленях в задний отсек, куда обычно закатывают гробы.

— Прихватил чутка мажорного пиваса, — сообщает Такер.

Бобби затянул монолог о том, как им с Такером не фартит по части женского пола. Вот они и решили обратиться ко мне в надежде на дельный совет или напутствие, будто я прожженный ловелас.

— Ну безнадега полная.

На меня сыплются какие-то их задумки — сплошь пошлятина и тупость. Даже повторять неохота.

Слово за слово — как-то очутились мы в хоромах Такера, теперь сидим за столом над сцепкой из шести банок редкого австралийского пива. Эти двое, перебивая друг друга, по-прежнему молотят языками, причем многое из того, что они обсуждают, не укладывается в голове. На торжественной ноте они закругляются и в унисон обращаются ко мне:

— С радостью выслушаем твои соображения.

— Парни, — начинаю я. — Парни.

— Согласись, Гилберт. У нас есть улетные мыслишки.

— Парни.

— Что? Ну что, что, что? — рявкает Бобби.

— Я… мм… повержен.

Вначале они принимают мои слова за комплимент. Гилберт проглотил язык, Гилберт в восторге. Но мало-помалу до них доходит мое истинное мнение.

— Ну ладно, допустим, задумки эти гениальностью не блещут. Но ты же понимаешь, чего мы добиваемся? Мы добиваемся…

— Да понял я, чего вы добиваетесь. Ясен пень, чего вы добиваетесь.

Такер огрызается:

— Но помогать отказываешься? И мыслишек толковых не подкинешь?

Смотрю на этих клоунов и говорю:

— У вас, парни, сложилось обо мне какое-то искаженное представление.

— Ага, конечно. Кто в этом городе закадрил приезжую чиксу? Кто в этом городе бегает на свиданки и, кажись, уже вовсю трахает самую клевую на свете деваху? Кто?

Пытаюсь объяснить, что они все неправильно поняли:

— Я пальцем не тронул это создание…

Такер затыкает уши.

— Хорош заливать, Гилберт. Мы же не идиоты. — Убрав руки от ушей, он продолжает: — Ты просто не хочешь нам помогать — вот что самое обидное. Лично мне обидно.

Бобби добавляет:

— Мне, конечно, не обидно. Мне огорчительно.

Собрав мысли в кучу, начинаю издалека. Объясняю, что каждый из них самоценен.

— А если девчонка не в состоянии разглядеть твоих достоинств, то грош ей цена. Она не достойна ни твоего времени, ни твоего шланга.

Их ужасно веселит слово «шланг». Я на то и рассчитывал — знал, как разрядить атмосферу. А сам думаю: годы воздержания — и вот результат: тело начинает пожирать мозг.

Под занавес обращаюсь к ним с незатейливой просьбой:

— Перед тем, парни, как наломать дров. Посоветуйтесь со мной. Проконсультируйтесь. Мне нужно обмозговать ваши идеи, а там уж решим, какой курс лучше подойдет.

Я вещаю как политикан, причем дешевый, но моя речь производит желаемый эффект.

Бобби только кивает, а Такер говорит:

— Заметано.

Скрепляем договоренность рукопожатием, после чего Такер продолжает:

— Говорил же: от Гилберта будет польза. Знал, что на тебя можно положиться, дружище.

— Слушайте, парни, мне домой пора.

Они отвозят меня домой, а я готов одновременно ржать и плакать.

— Покеда, ребята.

Захлопываю дверцу, и двое лузеров уезжают в катафалке Макбёрни. Эллен дома: у нее горит свет. Остальные дрыхнут.

Голубой отсвет от телевизора, мелькая, отражается на мамином лице. Тени подчеркивают ее выпуклые, мохнатые надбровные дуги и обвисшие щеки. Седые всклокоченные волосы напоминают комок проволоки. В ней уже ничего не осталось от моей матери: под старость она сделалась похожей на какого-то монстра или пришельца.