Питер Хеджес - Что гложет Гилберта Грейпа?

— Прости, — извиняюсь перед Эллен.

Она говорит Бобби, что после всего случившегося с мамой вынуждена отменить свидание. Убеждаю ее этого не делать:

— Отдыхай. А мы с Эми присмотрим за мамой.

Она нехотя забирается в катафалк похоронного бюро Макбёрни, и машина уезжает. По пути к дому замечаю Арни, вцепившегося в дерево. Оттаскиваю его и веду на крыльцо.

В комнате доктор Гарви отпаивает маму водой.

— Глотать больно, — сетует она.

Врач знай подливает ей воды.

Сделав крошечный глоток, мама повторяет:

— Больно.

Сейчас уже, наверное, полночь. Глядя из кухонного окна, вижу, как там вспыхивает сигарета. Подхожу к Эми, которая с ложечки кормит маму яблочным пюре. Эми сообщает:

— Все спокойно, Гилберт. Можешь идти, гуляй сколько хочешь.

Мама делает озадаченное лицо, и Эми ей объясняет:

— Гилберта ждет знакомая.

Полчаса назад, после ухода доктора Гарви, я позвонил Бекки. Она сказала, что немедленно будет у меня. Спросила, что у нас случилось, и я ответил: «Да так, ничего особенного». Но она, конечно, услышала, как у меня дрожит голос.

Выхожу на заднее крыльцо. Мы не обнимаемся, не целуемся. Вроде как пожимаем друг другу руки. Я объясняю, какой это был день: батут; заросший грязью младший брат; привкус смерти.

Вскоре я уже меряю шагами задний двор, и сухая стерня впивается мне в босые ноги. Арни улегся спать, Эллен где-то болтается, а Эми сидит с мамой и смотрит с нею вместе какой-то старый фильм — дом светится голубым.

— Ты как будто где-то не здесь.

— Да, — говорю. — Мы чуть не потеряли маму.

— Ох, — вырывается у нее. — Но она жива. И это уже хорошо, правда?

Мне нечего сказать.

— Ты не рад?

Пожимаю плечами.

— Затянуться хочешь?

Мотаю головой.

Бекки выдыхает дым. Приятно звучит ее выдох.

Я сижу на качелях. Бекки — на земле, по-турецки. В небе полно звезд.

— Танцевать хочется, — говорит она. — Или голышом бегать, петь под луной. Как напоминание живым.

— А?

— Напоминание живым.

— О чем?

— Что мы живы.

— Большое спасибо, я и так знаю, что жив.

Бекки гасит сигарету о подошву, встает и проходится колесом. А потом начинает ритмичную, пульсирующую пляску.

— Иди сюда, — говорит.

Я отказываюсь.

— Делаешь ошибку, — говорит она, и амплитуда ее движений становится еще шире, руки мелькают, голова крутится, волосы разлетаются во все стороны.

— Я, — говорю, — много делаю ошибок.

Последние пять минут тянутся как пять часов. Я по-прежнему сижу на качелях, шаманская пляска Бекки длится нон-стоп. Мне сказать нечего. Она посмеивается, улюлюкает, и похоже, это веселье непритворное. Она не притворщица. Нас окружает ночной мрак, мы в Эндоре, штат Айова, и эта девушка — абсолютно живая. Мне хочется зарыться головой в подушку. Подхожу к небольшому деревцу с какими-то оранжевыми ягодами. Срываю несколько штук и начинаю в нее пулять. Первые две попытки — мимо, с третьей попал. Она вдруг останавливается. Смотрит на меня. В упор. Сверлит глазами. Я отвечаю ей взглядом, типа «Что? Что случилось?».

— Не знаю, что и думать, Гилберт. Ты звонишь мне среди ночи… я срываюсь из дома… ты молчишь.

Запускаю в нее четвертой ягодой, пятой.

— Хватит кидаться этими… делаешь вид, что ничего не…

Быстро рву целую пригоршню, замахиваюсь, как бейсбольный питчер, хотя отродясь не выходил на поле, и бросаю с десяток ягод разом. Они брызгами сыплются на Бекки.

— …а потом еще начинаешь кидаться какой-то дрянью!

И умолкает. Быстро идет к велосипеду, прислоненному к стене дома. Я за ней. Она собирается взлететь в седло, и я спрашиваю:

— Можно тебя проводить?

— Нельзя.

— Ну разреши, пожалуйста.

— Да пошел ты.

— Прости за эти ягоды. Прости.

Некоторое время молча шагаем рядом. В тишине слышится только потрескивание сверчков и велосипедной цепи. Она закуривает. У меня трясутся руки.

— Ты как будто отгородился от себя.

— Ничего подобного, — отвечаю, а сам сую руки в карманы, чтобы скрыть дрожь.

— Чувства, Гилберт. Считается, что они есть у всех.

— У меня есть чувства.

— Ха.

— У меня полно…

— Ты их давным-давно растратил. Посмотри на себя. Едва не потерял мать — и пошел со мной прогуляться.

— Да, потому что… — начинаю я. — Потому что… мм… я стараюсь жить. Неужели не понятно?

Сверлит меня тем же взглядом. Потом берется за руль, вырывает у меня велосипед и уезжает вперед. Сигарета падает на землю.

— Я чувствую! Я — чувствительный!

Она удаляется.

— Ты просто меня боишься, крошка! Ты, оказывается, трусиха!

Она уже скрылась из виду.

Смотрю под ноги. Там еле-еле тлеет огонек сигареты. Наклоняюсь, чтобы ее поднять, разворачиваюсь к дому и, шагая по Саут-Мейн, пытаюсь раскурить хабарик.

— Мама уснула, — сообщает Эми, которая поджидает меня у порога.

— Это хорошо, — говорю.

— Тебе известно, сколько времени она не спала по ночам?

— Да. Но сегодняшнее потрясение, кажется, стало ей поперек горла.

Эми не оценила мой каламбур; а чего хотеть от женщины, которая не видит в нашей семье ничего смешного?

— Мы ее чуть не потеряли, Гилберт.

— Я догадываюсь.

Мама храпит и фыркает, а Эми, судя по всему, от этого приободряется.

В гостиной работает телевизор, но без звука.

— Слышь, — говорю, — выключи телик. Ему тоже отдых требуется.

Телевизор у нас работает круглые сутки.

— Мама любит подсветку. Ей так лучше спится.

— Ладно, хорошо, как скажешь.

— Гилберт?

Застываю на второй ступеньке, так и не дойдя до кровати.

— Ну?

Эми пылко шепчет:

— Давай организуем для Арни лучший день рождения за всю его жизнь. Ради мамы. — Голубой отсвет экрана падает Эми на лицо. — Гилберт, ты меня слышишь?

Стою и смотрю на нее долгим взглядом. В этом мерцании моя сестра, которой тридцать четыре года, выглядит на восемьдесят два.

— В чем дело?

— Да просто подумал, — отвечаю, — что все мы не молодеем. Раньше мне как-то приятнее было на нас смотреть.

— Я тебя понимаю. Мне раньше тоже было приятнее на нас смотреть. У нас же ничего не происходит. В семье. В отличие от других семей. От нормальных. Потому-то день рождения Арни настолько… мм…

Эми теряет мысль. Отчасти потому, что ее клонит в сон, но главным образом оттого, что сверху нечто стучит, как будто там глухо бьют в барабан. Это Арни устроил ночной концерт. Буханье перерастает в серию ударов.

— Пойду-ка я остановлю нашего малыша, пока он не раскроил себе череп. Ты спать собираешься?

— Сейчас пока не могу.

— С мамой ничего не случится.

— А с Эллен?

— Что? Она еще не пришла?

— Нет, — отвечает Эми.

Арни спит, стоя на коленях, и бьется лбом о высокую спинку кровати. Чтобы его не будить, я беру подушку и засовываю между ним и изголовьем; это несколько приглушает звук и защищает его мозги. Каждый удар поднимает облако грязи и пыли.