Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

— А что ж вы, зачем трогаете их? От скоты такие! Иван, ты таки дурак…

Командир батальона дает мне команду: взять пулемет и 10 автоматчиков и скрытно подобраться к немецким позициям, вклиниться в траншею немцев, уничтожить их минометные расчеты и дать возможность нашим бойцам занять окраину села. Ну, через бруствер перескочили — и пошли. Где и ползком. А там кустарники, хоть какое-то укрытие. Мы подобрались к немцам, а дальше что? Они стали пускать белые ракеты, светло как днем. За нами пехота идет, а немцы из пулеметов и из минометов. Нам дали команду отступить. И вот тут-то оно и нагрянуло — мина упала рядом, подкинуло меня, опекло всего и руку отбило. Помню, промелькнула мысль:

— Ну всё, конец Ивану!

За несколько минут в сознании как будто прошла вся прожитая жизнь. Я одного бойца окликнул:

— Коля!

Он забрал меня в волокушу, это такие лодочки небольшие, легкие, и притащил к нашим пушкам, где командиры. Я потерял сознание сперва, потом очнулся:

— Где комбат?

Надо ж доложить.

— А вон он.

Смотрю — лежит наш комбат. Уже без маскхалата, в черном полушубке. Убит. А комиссар ранен, ему я и доложил, что задание выполнено.

— Ну, теперь везите.

И два солдата меня потащили волокушей. А там напрямую бьют немецкие пулеметы, черт те што делалось. А нога ж болит. Мне казалось, в нее непременно попадет трассирующая пуля, они так и летали над нами. Но я быстро преодолел страх, и он перешел в ненависть к фашистским захватчикам и в обиду на себя, за то что мои товарищи в бою, а я вышел из строя — возможно, навсегда.

Привезли меня в медсанбат, в землянку. Валенки у меня красивые были, мне командир батальона свои отдал, когда в разведку посылал. Так их разрезали, чтоб до раны добраться. Жалко было. Мне, значит, спирту стакан налили, такая анестезия. Пощупал чехол фляжки — табаку полно. Я выпил спирту, скрутил цигарку и курю, а врач ногой занимается. Кроме спирта, сделали укол в позвонок, запустили туда новокаину, разрезали пятку и вырубили кусок кости и наростки окрепшего хряща. Почти не чувствовал боли, но сильно было слышно стук и отдачу ударов деревянного молотка по долоту, которым производил обрубку.

Почти на каждом обходе я просил врача отнять ногу и тем самым избавить меня от мучений. Но врач утверждал, что я буду ходить на своей ноге, хотя и плохо, что нога еще долго будет болеть и нужно терпеть.

Глянул — а рядом делают перевязку секретарю комсомольской организации нашего батальона лыжного. На моих глазах он умер.

Ранение я получил 25.12.1942, и новый год пришлось встречать в полевом госпитале. Там же со мной рядом находилось два пулеметчика-уральца из моего бывшего взвода и много бойцов из лыжного батальона нашей 166-й дивизии. К нам в госпиталь прислали с дивизии делегацию с поздравлением. Прибывшая из нашего медсанбата медсестра спела несколько фронтовых песен, «Землянку» и другие. Некоторые из раненых бойцов и командиров плакали навзрыд.

Потом привезли меня в госпиталь, возле озера Селигер. Он в траншеях, и они перекрыты в несколько накатов, там леса хватает. Шинелью накрыли. Лежу, ожидаю в очереди. Подходит врач:

— Вы не в этот госпиталь попали! Езжайте в другой.

Как — ехать? У меня ж ноги нет, руки нет. (Так мне казалось.) А пистолет у меня как был, так и остался. Я его достаю и говорю:

— Никуда не поеду.

И думаю: если что — убью.

Ну, потом главврач пришел и вытянул из моей руки пистолет. Но оставили меня в этом госпитале. Пролежал несколько, а потом уже перевели в Москву.

Бомбили два раза дорогой… При подходе к разрушенной станции Клин появились немецкие самолеты, начали сбрасывать бомбы и стрелять из пулеметов по вагонам. В нашем вагоне два человека были убиты и один — вторично ранен. Мы не видели, что делалось вокруг, почувствовали только, что машинист дал задний ход и отвел эшелон от вокзала.

В Москву приехали утром. Из вагонов нас выгружали на Казанском вокзале. Мы имели жалкий вид: обмундирование и шинели фронтовые облеплены засохшей окопной глиной, все в крови. Москвичи без слез не могли смотреть на нас.

Потом привезли в Академию имени Фрунзе, там госпиталь был размещен. Мест нет, так меня пристроили в вестибюле — громадном, красивом. Искупали нас там, побрили. Дали пищу — белого хлеба по куску и по котлетке. А еще по пачке папирос «Ракета». Лежишь сытый, покуриваешь. Постель была чистая и удобная. Впервые за всё это время я почувствовал себя спокойно, не было слышно ни самолетов, ни взрывов. Врачи, медсестры и няни проявляли к нам самое чуткое и дружественное отношение. Следует отметить, что медслужба находилась на высоком уровне на всем пути следования — начиная от фронтовых санитаров, которые под взрывами и пулеметным огнем, не щадя своей жизни, оказывали нам необходимую помощь.

Потом отправили нас в Горьковскую область, Павлово-на-Оке, где бритвы делают. Там в госпитале один раз в день было питание. Черного хлебца 600 грамм, а вместо сахара — две сливы сухих. А надо поправляться! Все-таки я кровью истек. Я дал медсестре полевую книжку, написал доверенность, она сняла деньги и купила буханку хлеба черного и огурцов. Братия ж голодная — только давай! — и мы поели всё. А потом уже на Урале. Полевую отдал сестре Клаве, чтоб еще денег взяла, там было несколько тысяч. А она не дежурит в этот день. Кинулся я — что такое? Послали за ней. Приводят…

— Как же тебе не стыдно? Ты ж знала, что нас сегодня эвакуируют! И унесла книжку!

— А я забыла.

Зажучить хотела.

На станцию «Черный Бор» нас привезли на машинах и поместили пока в зале. Когда подошел состав и началась погрузка, появились немецкие самолеты, началась бомбежка. Все легкораненые, кто мог двигаться, выбежали в укрытие, а лежачие остались на носилках — в том числе и я. Мне неоднократно приходилось бывать под бомбежкой и обстрелами. Но я никогда не испытывал страха. Но в тот раз было как-то жутко! В беспомощном состоянии, в закрытом помещении, а кругом рвутся бомбы, осколки залетают в окна. Особенно страшно стало тогда, когда воздушной волной от взрыва выбило дверь и разрушило стену. Все затихли, ожидая конца…

После отбоя тревоги нас быстро погрузили в вагоны.

После всех госпиталей, по которым меня мотало, я приехал в Москву — и сразу в «Минуглепром». Проходя по коридору, увидел на одной двери трафарет «Стаханов А.». Оказывается, он работал в министерстве в наградотделе. Мы долго с ним беседовали по всем вопросам прошлой и настоящей нашей жизни и переживаемых трудностей военного времени.

На приеме у замминистра я получил назначение в «Макеевуголь» на руководящую работу. Мне выдали единовременное пособие 500 руб. и железнодорожный билет до станции Харцызск. Для выезда из Москвы очень трудно было получить билет, т. к. много ехало людей с восточных районов в Донбасс, и по нескольку дней сидели на Павелецком вокзале.