Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Четвертого декабря 1952 года приказом по тресту МУ я был назначен начальником отдела руководящих кадров. Ранее на этой должности работал Беззубиков Иван, который систематически злоупотреблял спиртными напитками, выпить он любил за чужой счет. Мало уделял внимания работе с кадрами. На шахтах у него были собутыльники, в основном нормировщики, начучастков и другие работники. Они использовали свое служебное положение и допускали приписки объемов работ, содержали в штате вымышленных лиц, допускали хищение угля, лесоматериалов, за все эти проделки получали деньги и организовывали пьянки при участии Беззубикова. Спаивали нужных им работников аппарата треста, которые помогали в проведении всевозможных махинаций. Беззубиков за неоднократное появление на работу в нетрезвом виде и нетактичное поведение от занимаемой должности освобожден и назначен на центральный лесной склад заведующим. Проработав около года, допустил разбазаривание материальных ценностей и большую недостачу леса, систематически пьянствовал. Был снят с работы и осужден народным судом на 2 года тюремного заключения и исключен из членов КПСС.

В январе 1968 года на работе у меня получился сердечный приступ, вызванная скорая помощь доставила в больницу, где я находился на лечении около месяца. По выходе из больницы я подал заявление управляющему трестом тов. Колесову с просьбой освободить меня от занимаемой должности по возрасту и состоянию здоровья. 15 февраля 1968 приказ был подписан. И так я стал настоящим пенсионером.

При выходе на заслуженный отдых меня провожали с большим почетом. Мне были вручены ценные подарки от руководства, работников аппарата треста, шахт, а женщины вручили прекрасные букеты живых цветов. Проводы и уход на пенсию — это было самое тяжелое переживание в моей жизни.

Кроме разговоров с дедом и походов на кладбища, к друзьям, с которыми в прошлой их жизни на поверхности я пил водку, у меня была еще одна «забава» в нашем бывшем городке.

Я непременно посещал дурдом. (Это я вспомнил после мысли о штампе — что-де война есть не что иное, как безумие.)

К щастью, в психушке я бывал не как их профильный пациент — так, экскурсант. Там жил много лет мой братец.

Приехал я как-то в дурку… Пустили меня не сразу. Наверно, брата готовили к свиданию. Может, отвязывали от кровати и кололи какой-то дурман, чтоб он не начал крушить эту ненавистную ему халабуду, ну и чтоб он меня не пришиб попутно. Хотя, думаю, ему там было всё ж лучше, чем в тюрьме, из которой мне посчастливилось его вытащить, спасибо коррупции за это! Хотя — в тюрьме, небось, веселей, там всё ж люди вместо овощей, которыми набиты дурдома. Гуманизм, политкорректность и прочее, всё понимаю, но — тем не менее. Безумцы в палате при всех пердят, дрочат, едят сопли и говно и говорят отвратные вещи, от всего этого поди попробуй не сблюй. Да, может, в тюрьме веселей, но брата моего там точно бы убили, причем очень быстро. Он был такой необузданный, то есть наглый, и базар не фильтровал. Договориться с ним было — никак не. С другой стороны, может, он бы сам выбрал для себя быструю смерть, вместо гниения в дурке. Но, как бы то ни было, я вытащил его с кичи, и отыграть это обратно было никак нельзя, ни за какие деньги (которые у меня когда-то водились).

И вот.

Стою я и жду брата. Когда его выведут. Черт знает, может, действительно, есть таблетки, которые на полчаса делают человека не ебанутым, не дебилом, не идиотом, а… не то чтоб здоровым или нормальным, тут всё условно и скользко — но хотя бы таким, как все, ну не все, а так, девять из десяти. Неужели есть такие лекарства? Должны быть. Их надо бы давать говорящим в телевизоре головам и политикам перед выходом на трибуну. Какой прекрасной стала бы тогда жизнь! По крайней мере, могла б таковой показаться. Наверно, такие таблетки уже есть, просто, думаю, они страшно дорогие. И явно у них могут быть неприятные побочные эффекты. Может, они укорачивают жизнь.

Ждал, ждал я на лестничной площадке… И, не желая того, слышал чужой разговор. Это были он и она, стояли возле меня на площадке, весьма тесной.

Такие вещи, как, допустим, дурка, — невольно примеряешь на себя. Кто ж застрахован-то? Никто. Вот бегал человек куда-то, беспокоился из-за, допустим, денег. Карьеры. Баб. Сокрушался, что так и не удосужился слетать в Новую Зеландию. Какие-то книжки для яйцеголовых торопливо листал, чтоб при случае-то блеснуть цитатой и сойти за сильно умного. Но вдруг — ррраз! — и все эти его проблемы, из-за которых он не спал ночами, переживал, — уходят. И уж их нету, не осталось ни одной. И он не помер, а вот жив, вроде такой же, каким был, — а серьезные разговоры с ним закончены. Этакий оборотень перед тобой, а может, зомби, ну, короче, что-то из фильмов ужасов, когда кожа на черепе (зрителя) леденеет, сжимается и волосы встают дыбом. Он! Вроде — он. Не, не он… И — чего от него ждать? Да чего угодно. Он уже покинул нас. Но ушел так странно и нехорошо, что одна нога еще тут, а другая — уже там.

Неприятно думать, что вот так от любого может остаться всего лишь его как бы чучело, которое может ходить и разговаривать, точнее, произносить какие-то слова, а настоящей разумной жизни в теле уже нет. Это как Марс. Есть ли на нем жизнь? Бактерии какие-то могут найтись. Но разумных марсиан вряд ли мы найдем. Жизнь, может, и есть — но разве это жизнь? Без мозгов-то?

Короче, ужас-ужас. Не от тех опасностей мы в жизни пытаемся отгородиться, ох не от тех!

И вот у запертой железной двери — мало ли, чего ждать от психов, а ну как высадят ее и разбегутся, неся смерть и разрушения! — стоял я в ожидании, пока отопрут. Надо ждать. Может, у них там в отделении перерыв на обед. Или аврал какой. Восстание, к примеру. Восстановление справедливости в этом мире. Как раз же занятие для психбольных! Или их дурдомовский самопровозглашенный Наполеон решил сжечь город… Всяко у них там бывает! Ждать у тех дверей не утомительно, напротив — оттягиваешь даже с удовольствием момент входа, который по-любому — психотравма, пусть и легкая. Орфей спускается в ад… Вместо Эвридики у него там один из 40 000 братьев…

Значит, на лестничной площадке третьего этажа у двери рядом со мной стояли еще двое. Один — парень в районе 30, явно пациент, сразу видно, хотя ни пижамы на нем, ни халата больничного, они ж там щас в штатском ходят, не в казенном обмундировании. Выдавали его не шлепанцы потрепанные и даже не столько глаза, в которых, да, как-то уж слишком мало было контроля над его жизнью, над проявлениями человеческой натуры и никакой уверенности в завтрашнем дне, никакой пднсот!. А выдавало вот что: жадность и торопливость, с которой он поедал сосиски, доставая их одну за другой из прозрачного пакета. Спешил — как будто боялся, что отнимут. Небось, у них там, в стационаре, такое бывает… Ну натурально — не будет же посетитель вот так давиться сосисками, не Голодомор на дворе, в самом деле. А он на казенных харчах, видать, соскучился по вольной, психически здоровой еде.