Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

— … Напилася я пьяна, дочка капитана… Теперь поговорим о делах наших скорбных. «А теперь Горбатый, я сказал — Горбатый». Война войной, а обед по расписанию. В какой бригаде спецназа служили? — спрашивает он меня таким тоном, будто бы впервые меня видит.

— Абырвалг, — говорю я скучным голосом.

Он вздыхает, — помнит, значит, то старое кино. Про персонажа, который на время становится человеком и что-то соображает, и живет как все. И меняет тему: пытается прочесть надпись на майке с камуфляжем. Там по-испански.

— Как же, как же… Было у меня два дружка, кубинцы, учились в военно-политическом. На дискотеке я их приметил, смотрю, стоят — чернявые такие. Познакомились. Стали видеться иногда. По кабакам вместе ходили. Зубровка, драники… Потом как-то приходят ко мне смурные. Что такое? «Да вот, говорят, — в Афган нас посылают, а воевать неохота». А че же вы в военные тогда пошли? «Ну как? Паек, зарплата…» А потом контакты с ними оборвались.

— А щас там хлеб по карточкам. На Кубе. Или в Кубе?

— Как так — по карточкам?

— Да какие и у нас были до 1947-го. Кубинцы привыкли. Им нравится, наверно. Раз молчат.

Митя напевает:

— Мы бандитто, пистолетто и ножетто…

Спев, рассказывает истории:

— Кстати, у нас тут есть магазин «Дон». Не по названию реки, а — дон, главарь мафии. Так его хозяин служил в танковых войсках. А щас в бегах: завалил кого-то. В ходе конфликта у него с кем-то был спор хозяйственных субъектов. Понимаешь, да? А Дегтяревых помнишь? Ну, два брата? У них была бригада. Из спортсменов бывших, как мы любим. Покупают на Нахаловке стволы, «ТТ» стоит 1500 гривен, — копейки! Знаешь, чем они занимались? Трасса Одесса-Харьков. Люди везли шмотки. Так эти спортсмены бывшие останавливали автобусы, заходили, забирали кэш, кольца, шмотки. Лет пять их ловили, не могли поймать. Но, наконец, они попались. На Плехановском. Это — центр города, оттуда идут автобусы на все шахты. Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Командовать парадом буду я.

— Каким парадом?

— Пардон, это беседа — или ты меня будешь перебивать?

Я молчу, лень спорить. Да и чего тут выспоришь? Лучше послушаю… Не уходить же сразу, надо для приличия еще посидеть. При том, что все равно он не захочет меня отпускать…

— Чтоб попасть на хорошую шахту, на хороший участок — 1000 баксов надо дать.

И дальше снова песня, просто концерт получился. Видно, он решил меня порадовать, и у него нет ничего такого, что б он мог мне подарить. Я вспомнил, как навещал его в пионерском лагере под Мариуполем. Он был совсем маленький пацанчик, второй класс или вовсе первый. Вожатая с утра отпустила его со мной на пляж, но на тихий час забрала обратно в отряд (слово тюремное какое) и после снова дала увольнительную. Он пришел ко мне с полдника с двумя коржиками, облитыми, как сейчас помню, малиновой глазурью.

— Вот, поешь.

— Где ты их взял? Один, понятно, твой, — а второй?

— Мне мой друг отдал, как узнал, что брат приехал. И сидит голодный на песке.

Это самое пронзительное, что я запомнил про брата. Братика. Братишку. А меня он звал — «братка».

Хотя нет — вот еще было что. После, уже дома, Митя рассказал, что его там били ребята из старшего отряда.

— Ну почему ж ты мне не сказал?

— Не хотел тебя огорчать. Что б ты сделал? Ничего.

(Через много лет то же самое с ним было в армии, куда я к нему заезжал.)

Он был один в том холодном космосе. И знал, что это именно так: ледяная чужая вселенная. Рано он это понял, в мальчиковом возрасте. И потому, небось, жил недолго и непутево. Видать, он знал, что спасения нет, неоткуда его ждать.

Там, в пионерском лагере, он увидел нашего двоюродного брата, моего одногодка. Митя подошел к нему, затеял разговор — но тот не узнал кузена и холодно отвернулся. Это как из фильма ужасов. Спасение близко и неминуемо, оно неизбежно! Но спаситель отпихивает тебя, и твоя надежда вдруг превращается в говно, и оно наваливается на тебя. Конец. Страшный конец. Меня это сразило: мир развалился, лежит в руинах, и люди, которых ты считал близкими, родными, вдруг тебя бросают. И даже плюют на тебя, ледяной слюной. Какой не бывает в природе. Да и вообще так не бывает. Да, так того нашего кузена после застрелили бандиты, за бизнес, который вели вместе, — много людей тогда положили. А Митя надолго застрял в дурке. В ней и помер. То есть получилось — пожизненное. Перед самой войной — так что я слетал и похоронил его спокойно, без проблем на границе. Там чернозем, это не глина — всё получше на Юге лежать.

Он пел и пел:

— Кавалергарда век недолог…

Крест деревянный иль железный.

Не обещайте деве юной

Вы ни Париж, ни Кандагар…

А как напелся, мы поговорили еще:

— У меня ни семьи, ни друзей.

— Это жизнь.

— Я хочу найти женщину непьющую, красивую, и родить детей.

— Да у тебя и так же где-то дети. Или думаешь, что это — перевернутая страница? И тебе проще новых наделать?

— Я перестал звонить бывшей жене. Она ж мне сказала: «У ребенка будет нормальный отец, а ты можешь не писать и не звонить».

Тема скользкая. Суровая. Но он первый начал! Ну а что, с другой стороны — найдет себе дуру, и что ей помешает с ним связаться? Бабы любят красавцев, а он как раз. Станет звонить ей, может, даже по межгороду, или вовсе по международному, как бывало — он умеет убалтывать людей, даже если те тертые калачи при исполнении, санитары там или вахтеры (вот только с ментами у него тогда не получилось). Стихи будет шпарить наизусть. Она и сомлеет: ах-ах.

— Если бегут на тебя кавказцы, надо кричать: «Аллах акбар!» А если свои — то падать и говорить: «Ради Христа, не трогайте». Ну, Шаолинь — это отдельная тема.

Выходило во всему так, что он торопливо передавал мне всю жизненную мудрость, какую успел накопить за свою сорокету с хвостом: человек живет для того, чтоб быть битым — своими, чужими, да в итоге, все равно кем. За что ж тогда цепляться в жизни? Вот он и не очень цеплялся. Помню, в одном из дурдомов, где он чалился, врачиха излагала мне ситуацию:

— Такое не лечится, но можно поддерживать его на каком-то приемлемом уровне. Для этого надо находиться рядом с ним днем и ночью. Следить, чтоб он принимал все лекарства, причем вовремя. Разговаривать с ним. Утешать, успокаивать. И все будет хорошо. Ну, почти хорошо.

— Днем и ночью?

— Да.

— Для этого придется бросить работу.

— Ну, значит, бросить.

— Но на что тогда жить? У меня жена, дети…

— Вам что важней — деньги или родной брат? — спросила докторша холодно и недовольно. — Всё, я больше не могу с вами говорить, у меня куча дел.

Да… Может, это заразное? И врачи не застрахованы от?

Митя меж тем рассказывал мне анекдоты. В том числе и захщенський: «А ти, москалику, вже приУхав».