Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Значит, медаль — и сразу выпускной, и немедленно отъезд чуть ли не навеки.

Уже все умерли, так что можно про это.

Я был в школе отличником.

Отчего так? От большого ума? Или оттого, что в тех местах не модно было прилежно учиться? Как-то не принято. И человек, который просто может сказать на уроке, у доски, считался отличником. Примеров веселой жизни умников, которой можно было б позавидовать, вокруг не наблюдалось. Ну из учителки какой trendsetter? Или даже из завуча? Начальник участка на шахте, который зарабатывал меньше рядового забойщика? Завмаг? Последний хоть и жировал, но его — тогда, в тех краях — презирали, жалели, смеялись над ним, да и то еще вопрос — а был ли у него диплом. Врач? Который копался в чужом говне и смиренно брал подношения конфетами и шампанским? Без которых он был бы вообще нищим?

Нет, от учебы толку никакого — жизнь это показывала с мощной убедительностью. Там и тут мелькали какие-то очкарики, убогие, бледные, и простые ребята гордились собой — что не разбивают очки этим лузерам. По доброте душевной. Сдерживают себя.

А пролетарий мог и тыщу рублей заработать на хорошем участке. Купить «москвич» и ездить на Азовское море каждые выходные, ходу-то два часа, ну, три. А там, в палатке — живи не хочу. Рыбаки икру продают по десятке за ведро, а оставшихся от нее выпотрошенных осетров можно было, считай, даром брать, когда кончалась колбаса.

Яйцеголовые влачили жалкую жизнь на обочине — и рассчитывать на уважение не могли.

Шахтеры, настоящие ж мужчины, гибли весьма часто — это вам не педагоги какие-нибудь ссыкливые.

Да, только страшная ошибка в жизни могла вытолкнуть человека на скользкую и кривую дорожку отличной учебы и, заодно уж, что еще стыдней — примерного поведения.

Что касается меня, то знакомый психиатр, мой собутыльник, вот буквально на днях сказал, что давно уже уличил меня в аутизме с гиперкомпенсацией, и в этом что-то есть, не только смешное. Так что к плохому, то есть к умному, я тянулся не от желания показаться оригинальным — само так вышло.

И вот в девятом, что ли, классе про меня стали говаривать: «Идет на медаль». Я был спортсмен, но речь шла про другую медаль. Аутист-спортсмен? Так не футболист же. Кстати, футбол в России не очень хорошо идет, думаю, оттого, что наши люди не могут договориться между собой и не доверяют никому из своих — да и правильно делают. Подножку у нас подставят легко, а пас дать грамотно — это слишком далеко от жизни, ведь невозможно возлюбить ближнего хоть на треть так, как себя.

Про футбол надо сказать, что страсть к нему не просто так тупо вспыхивает в человеке, не на ровном месте — но передается по наследству. А мой отец футболом никогда не интересовался, эти пролетарские радости походов на стадион под татата-таратататата футбольный марш меня миновали, и, слава Богу, я избавился от тягостной зависимости, не успев ею даже обзавестись, — хватило мне и курения, я был приклеен к вонючей как говно никотиновой смоле аж 20 лет, пока не вырвался на волю, вот еще б и с водкой так, а? И с бабами, чтоб два раза не вставать.

Как так: я — и вдруг спортсмен? А так, что я был сам по себе, это ж легкая атлетика, бег. Со стороны кажется, что бегун вроде с кем-то соревнуется. Но на самом деле бежишь-то ты в одиночестве (и рождаешься, и умираешь точно так же), сам по себе. Двумя своими персональными ногами. Бывало, я приходил к финишу последним, но, даже понимая это задолго до, зная, что всё кончено и призового места мне не видать, все ушли далеко вперед — с дистанции я не сходил, не сошел ни разу. Вот у них там всё кончилось, уже поделили медали, и победители, насквозь потные, пошли в раздевалку, а после в душ, они орут, шлепают друг друга по спинам, это их праздник — а я-то при чем? У меня — своя жизнь. Я зачем-то придумал себе, что это унизительно — с кем-то соревноваться. И соревновался только сам с собой, это казалось достойным занятием, вот, дескать, это — мой уровень.

Если б Дуня Смирнова была постарше и у нее уже в те годы завелись бы деньги, она могла б поддерживать меня, юного аутиста, в рамках сегодняшнего ее фонда, я дико люблю, да, благотворительность.

На кой я пошел в спорт, теперь уже не вспомнить точно и достоверно, по прошествии 50 лет. Я почти столько уже блуждаю по жизненной пустыне с тех пор, как ушел из школы, добив ее. Там неволя была вопиющей, ярко выраженной — оттуда и ужасы тюрьмы и армии, откуда ж еще. Кстати, Оруэлл рассказывал, откуда у него ненависть к тоталитаризму: а от школы, в которой его мучили и подавляли. Так-то.

Теперь, когда мои учителя ушли, и директор, этот плантатор, больше не подвергает нас постыдным пыткам, — мозги прочищаются, в них появляется простая картинка жизни — а чего в ней сложного, если не мутить и не нагромождать измышления?

«Идет на медаль» — ну ладно, я и не спорил. Шел, значит, шел — и на этом пути вырулил на финишную прямую. Ни с кем, как обычно, не соревнуясь. Подошли экзамены. Было сочинение. Я бы убивал людей, которые придумывают темы. Катерина как луч света в темном царстве. Природа в произведениях М. Ю. Лермонтова. И Пушкина тоже. Образ Ленина в стихах Маяковского. Образы купцов у не-Николая Островского. Нет, я не всех бы придумщиков убил сразу, а сперва б их заставил самих написать эти мудовые сочинения, все до одного, и выставил бы им оценки по справедливости — но после б таки убил. И это не призыв к экстремизму, тех умников уж вряд ли можно убить, по той же причине, по которой Канта нельзя законопатить на Соловки.

Сочинение я, значит, написал, как мог, ну и пошел себе домой. На другой день завуч подошла ко мне сияющая и сообщила, что у меня пятерка, а иного она и не ожидала. Я пожал плечами, но всё ж вежливо поблагодарил за хорошую новость. Думал, что это — перевернутая страница! Однако на третий день (сдвинув плиту) она пришла ко мне домой, я открыл дверь и отметил, что лица на ней нет. Она была сурова, как пойманная фашистами партизанка из сочинения по «Молодой гвардии» Фадеева, нас же возили на экскурсию в Краснодон и там грузили по полной. Завуч прошла на кухню, где простой народ принимает гостей, за неимением гостиных и гербовой бумаги, и тяжело села там на деревянную, крашенную в коричневое табуретку. Дед побежал надевать брюки и рубашку, а то ж он был, по своему обыкновению, в пижамных штанах и в майке-алкоголичке. Бабка метнулась к шкафчику за валидолом, спасать жизнь учителке. Та, держась за сердце, сделала траурное сообщение: РОНО не подтвердило мою пятерку и поставило за сочинение — честно сказать, уж не помню, что я там накорябал и про кого — четверку.

— Ну и ниче страшного, — сказал я наплевательским тоном. — Вы чай будете?

— Как — ниче страшного? На кону честь школы!

Она рассказала, что там были сплетены какие-то интриги, заговор моих доброжелателей удался, и вот в итоге мне выпал, точней вырван роскошный шанс, счастливый билет, как бывает лишний билетик на премьеру, и я прям щас сяду и перепишу сочинение, с учетом пожеланий вышестоящих товарищей. Бланки с печатями у нее с собой. Вперед к победе! Со второй попытки я сдам на «отлично»!