Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Я принял ту медаль равнодушно, без восторгов — и тем самым совершенно случайно сделал шаг, еще один, по пути самурая.

И дальше — перед отъездом с родины, перед избавлением от своего городка, в котором я больше всего любил вокзал, потому что именно оттуда я поездом сбегал на север, — прошел выпускной как бы бал, а на деле просто пьянка.

Проходило это мероприятие на окраине шахтного поселка, неподалеку от знаменитого дурдома, — в хате одноклассника. Родители его пустили к себе банду по доброте душевной. Домик был бедный, низкий, вросший в землю — такие вам покажут на острове Хортица в Запорожской Сечи, так строили, чтоб экономить на отоплении. Хатка эта саманная стояла на участке в четыре сотки, столько давали там и тогда — не шесть среднерусских, а поменьше, может, оттого, что на Юге больше солнца и там чернозем, так что урожай даже с такого клочка будет гарантированно побогаче северного, и семья с него сможет как-то прокормиться.

Мы скинулись по десятке и еще же, смутно припоминаю, до этого классом ездили в ближайший совхоз и там работали на току, грабарками перекидывали зерно, а деньги — на общак. Активистки, мамаши из родительского комитета, к банкету нарубили салатов, натащили домашних солений и консервов типа соте, такой закрутки из синеньких. Еще была дефицитная вареная колбаса и домашние котлеты с пюре, и даже пяток банок шпрот, привезенных кем-то из Москвы и заначенных для торжественного случая, который вот же и настал.

Перед банкетом мы с ребятами пошли в школу — так прочувствованно, ностальгически, ну и чтоб развлечься напоследок. Там был тир с мелкашками, калибр 5,6 мм, иные из нас тренировались в стрелковом кружке и замечательно стреляли, ну а как иначе, это же был наш frontier, граница русского мира, то бишь скифских диких полей, — и Европы, которая начиналась, казалось, в близком — до него 20 км — Донецке с его проспектами, фонарями на улицах, брусчаткой местами и кварталами сталинских домов с цоколями из фальшивого дикого камня. Какие-то куски Донецка — Артема, что ли (там, где был магазин с книжками на иностранных языках), улица такая крутая, если без тормозов, так унесет в Кальмиус — были ну чисто как Крещатик. Реально есть сходство! Так спуск от шахты Бажанова к шахтному поселку, по улице, где ходили сперва автобусы, а потом уж и вовсе троллейбусы, — дико похож на дорогу от метро «Измайловский парк» к улице Первомайской. И уклон — тот же, и такие же тополя по обочинам, и послевоенные двухэтажные дома, построенные пленными немцами, по сторонам, и провинциальный полумертвый покой. Особенно весной, в синий вечер, когда резкость сбивается, примешь стакан — и сходство усиливается вплоть до потери чувства реальности, будто тебя как-то выхватило из одного мира и закинуло в другой. И клуб на Первомайской — вылитый поселковый ДК с теми же характерными античными колоннами. Он только как бы сдвинут на пару кварталов вбок, но это не против законов природы, вон же редакцию «Труда» перетаскивали с места на место, за каким-то хреном. Разница в том, что У НАС ТАМ клуб был шахтный, а У НАС ТУТ — районный, выше рангом.

Я иногда люблю проехаться на московском троллейбусе по этому вот как бы макеевскому куску пространства… Это легко, быстро и дешево снимает ностальгию, которая иногда заставляет наломать дров, да.

И вот, не зная еще ничего о будущем, мы пришли в тот свой тир, и военрук, отставник — кстати, симпатичный и трепетный, — пустил нас, а куда деваться, раскис, воспитанники же пришли его уважить. И он раздал нам винтовки.

— Идите себе сами мишени ставьте. Постреляйте напоследок, ребятки…

Славка взял туда, на тот конец, портфель, с виду так тяжелый.

— Ты чего его туда тащишь?

— А узнаете.

Подошли мы к расстрельной стенке, где вбиты в землю обрубки арматуры с короткими железными полосками, чтоб крепко держали фанерку с мишенью. Славка нас с нашими мишеньками отодвинул, поставил на пол портфель и достал оттуда учебник. Русской литературы.

— Вот! Вот что я ненавидел больше всего все эти годы…

Я задумался. Так вроде — чего ж плохого в литературе? Но таки вспомнил школьные уроки. «Улица корчится безъязыкая, Ей нечем кричать и разговаривать». Некоторые мои друзья сейчас нахваливают Маяковского, а я до сих пор его терпеть не могу, после школьных-то уроков. Это ж уметь надо — так преподавать! Чтоб предмет опротивел на всю жизнь.

Славка любовно пристроил русскую литературу на линии огня — и после еще заботливо погладил книжечку ладонью: так президент, поставив венок на железную подставку у могилы Неизвестного солдата, демонстративно поправляет ленточку, которая и без него держится как приклеенная. Но тут была не могила, а этакий поминальник с именами классиков, которых нас вынуждали любить — и таки научили ненавидеть… Они все, как Пушкин, встали, были поставлены, под ствол, чтоб ответить за нанесенные оскорбления и за принятые людьми муки.

Я заглянул в распахнутый портфель. Ну, какой учебник сам на меня посмотрит, тот и возьму! Это была физика. Неплохая идея! На первый взгляд. Я вспомнил, как физичка Валентина Петровна поставила мне двойку. Ну и за что же? Дело было так. Она нарисовала на доске четыре кружка, по углам воображаемого квадрата, и говорит мне:

— Представь, что это электроны. Нарисуй-ка вектора! Дело простое, и я мелом нацарапал стрелки.

— И что будет с электронами?

— Да разлетятся в разные стороны: куда вектор указывает, туда электрон и полетит.

— Что ж ты такое говоришь? Вектора же, сам видишь, направлены в разные стороны. Стало быть, что?

— Ну так и что ж с ними случится?

— Они взаимно уничтожатся, вектора! И наши электроны будут стоять на своих местах.

— Валентина свет Петровна, так они ж не привязаны веревками друг к другу! И не прибиты гвоздями к доске! Когда б так, то да, электроны стояли б тупо по углам. И где ж это вы видели стоящие бездвижно электроны?

— Два балла. Садись. Ты ничего не понял из моих уроков. Кто даст правильный ответ?

А уже тянул руку и высовывал язык Менделевич, тоже отличник, как я, но размахом поскромней — про него не говорили, что он шел на медаль.

— Давай, Сережа!

Он выскочил к доске и ловко перечеркнул вектора, так что электроны на классной доске встали намертво.

— Вот кому сегодня я поставлю пятерку! — довольно сказала наша физичка.

Надо же, как я всё помню через столько лет. Берегитесь, учителки! И знайте: пощады вам не будет. Воспоминания не горят.

Физика — это вам не литература, но и тут найдется подходящий материал для воспитания правильного гражданина, который знает, где что сказать, а где и смолчать. А так-то Серега был нормальный парень, прекрасно пел матерные частушки, с чувством, аж заходился — а-а-а! Но всё ж таки физика была роскошной наукой. Я читал про электричество, про расщепление ядра и про планеты — не отрываясь, будто это детективы. Еще я тайком, чтоб не засмеяли, выписывал заумный журнал «Квант» для яйцеголовых старшеклассников и листал мемуары Энрико Ферми.