Юрий Мамлеев - Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

— Кто же этого не знает, — тихо возразил Норинг.

— Да, его планка, его уровень очень высок по определению. Но в принципе человек во Христе может стать Богочеловеком, следовать внутреннему самосознанию Христа, потому что сам человек создан по образу и подобию Божьему, т. е. ему доступно стать сыном Божьим во Христе, открыть в себе божественную природу. Вы скажете, это для немногих… Ну, смотря какое время взять… Конечно, необходимо преображение, но ведь Святой Дух с нами. Это возможно… Хорошо. Как же остальные? Но ведь Христос принес себя в жертву за всех, а не только ради людей духа. В конце концов, простое исполнение заповеди Христа о любви к Богу и к ближнему приведет человека после смерти в Царство Божие, в рай. Конечно, это состояние не означает достижения нетварного Света, это спасение в пределах тварного мира. Но это спасение. И оно доступно потенциально всем людям, без исключений. Другое дело, что поскольку Бог дал человеку свободу, человек по духовному невежеству или по злой воле может выбрать для себя то, что он возлюбил, то есть зло. Таков человек, таков мир. Но не Христос обрекает его, а он сам. Христос хочет только светоносной победы человека над смертью, его соединения со Святым Духом, который вечен. О каком отрицании человека Богом можно говорить, если Бог свою собственную природу вместил в человека? Что большего он может дать, чем Себя Самого? Но уже дело человека — раскрыть это сокровище в самом себе или хотя бы следовать простой заповеди Христовой о любви. И если вы будете любить человека, вы не будете делать ему зла. Ошибка Антихриста будет заключаться в том, что он противопоставит человека Богу, сознательно или считая, что он, наоборот, спасает человека, примиряя его с Богом, но на каком-то низком уровне. Метафизически Антихрист просто глупец.

— Но более человечен, — как-то пронзительно возразил Альфред.

— Смотря какая человечность, — усмехнулся Румов.

— Не только. Мы тоже признаем духовное начало, это естественно, но мы ограничиваем его опасные претензии, так сказать, на бесконечность, какую-то божественность, бездонность. Мы против невозможного, мы за бездонность возможную, в рамках, — спокойно парировал Норинг.

Румову показалось, что и сам Норинг, сидящий на стуле в этом кабинете, сидит, точно зверь в клетке, которую он сам создал для себя. Взошло молчание. Румов встал, прошелся по комнате, улыбнулся Зернову и медленно среди этой тишины проговорил:

— Альфред, этим вы отрицаете те высшие духовные вертикали в человеке, о которых ясно сказано в Откровении… Поздравляю… Более того, в христианском Откровении есть слова о тайнах, которые мир не смог вместить. В иных традиционных религиях фактически есть то же самое. В самых глубинных метафизических воззрениях Востока всегда существует понимание того, что далеко не все открыто для человека, остается место для глубочайших и великих тайн… И вот эту тайну и Бездну, с которой человечество тоже может соприкоснуться, например, в далеких космологических циклах, в других манвантарах и теперь, в нашем цикле, перед падением мира сего, вот эту божественную тайну и Бездну вы тоже отрицаете…

— Ну и что?! — выпучил глаза Альфред. — Хватит с нас…

— Скажу больше. Русскому человеку будет трудно смириться с вашим Антихристом. Кроме вертикали, сближающей человека с Богом, у нас есть какой-то уровень сознания, духа, который даже трудно определить. Таинственный, не подчиненный ничему, некий, может быть, прорыв или, точнее, еле заметный, почти неуловимый выход в нечто неизвестное, но великое… Отсюда русское стремление к беспредельности… И все это ваш Антихрист ненавидит. Он закрывает пространство тайны и свободы. Но это пространство должно быть, ибо, если все открыто, это в каком-то смысле конец.

Норинг угрюмо молчал. Зернов тем не менее мягко, не без какой-то внутренней доброты заключил:

— Откажитесь от своей доктрины, господин Норинг. Человеку не по пути с Антихристом, каким бы он ни был… А если не сможете отказаться, не приезжайте к нам, оставьте нас…

Альфред помрачнел и не говорил больше ни слова. Непонятно было, что творится в его душе.

Молчание не могло продолжаться бесконечно, и на этом встреча закончилась.

Потекли немного странные, не без тайных впечатлений дни. Во всяком случае, так ощущали себя и Румов, и Таисия. В конце концов, даже более спокойно-уверенный Зернов. Впечатления менялись с быстротой мысли. Где-то на Ближнем Востоке бомбят, где-то протестуют, и, казалось, над всем миром царит не то ад, не то человеческая агрессивность и глупость. Но зато компенсировалось более близкими, острыми, родными прозрениями, чувствами, впечатлениями. Вот Румов и Таисия среди друзей, и вечер, проведенный с ними, создавал ауру, прямым образом обозначал, что в мире нет никакого зла.

— Как это возможно, такое ощущение?! — восхищалась Таисия.

И ей отвечали, что в маленькой группе, где люди не только духовно более или менее едины, но и живут в какой-то доброте и даже нежности друг к другу, такое вполне возможно. Как будто одна семья собралась.

— А ведь это фактически старая русская традиция, — заметил Зернов.

Но были и некие таинственные, внезапно возникающие вспышки какой-то реальности, на момент вторгающейся в наш мир. Иногда Румов узнавал, точнее, чувствовал нечто подобное в лицах людей на улице, в метро. Кроме того, после разлуки с Россией и Таисия, и Петр еще острее восприняли звуки русской речи, тончайшие интонации, уводящие в какую-то внутреннюю бездну. Румову казалось, что это особенно отчетливо проявлялось у женщин, у некоторых из них… Доносились до него и слухи об активности Альфреда, довольно разорванной. То выступление в академической среде, то в тот же день вечером по линии общества смертологов. И речь становилась все более обтекаемой, более зашифрованной, порой даже до комизма. Реакция у слушателей, эдаких, по лихим мыслям Альфреда, кандидатов в царство Антихриста, была тоже неопределенна, но значительна.

— Что-то тут не то, — говорили одни.

— Не то, но важное, непростое «не то», — возражали другие.

Одним словом, Норинг нащупывал Россию, но как-то истерично, то туда, то сюда; бывало и по два-три выступления за день.

…Утром в квартире Румова раздался звонок, такой обычный и такой тревожный. Ибо кто знает, что несет с собой ветер повседневности… Говорил Норинг — каким-то испорченно-надтреснутым голосом.

— Петр, приходите. Я выступаю перед группой каких-то крайних, не то анархистов, не то блаженных. Я ваш народ не пойму.

— Зачем вам такие?

— Хочу понять русское подсознание. В таких людях оно становится явным.

— А как они себя называют?