Юрий Мамлеев - Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

На следующий день Норинг покинул Россию.

По поводу истории с людоедством массмедиа торжествовали по всей Западной Европе. Портреты Липпа сияли со всех газет. Он настаивал на полной законности его действий, подчеркивал добрую волю Фридриха Зерца на предмет поедания его самого. Эдди, с пеной у рта стоя перед телевизионной камерой, оправдывался, что даже самая темная сторона процесса — драка между ним и клиентом — ничуть не нарушает общего контекста.

— Мой друг Фридрих, — вещал он, — бил меня именно потому, что я, с его точки зрения, слишком неумело выполнял свои обязанности. Даже когда обвинение подчеркивает, что господин Зерц был якобы в какой-то момент в невменяемом состоянии, то все это только подтверждает мою версию, так как даже в предположительно невменяемом состоянии он все время выкрикивал: «Жрите меня смелее, скорее пожирайте меня!» И добавлю, что мой друг и в состоянии здравого смысла твердил то же самое. Он заботливо подбадривал меня…

И его внимательно слушали. Юридически власти растерялись. Все было сделано на добровольных началах. Но наконец нашли какую-то расплывчатую статью о помощи в деле добровольного самоубийства. Оказывается, помогать в таких случаях не полагалось (о принуждении к самоубийству не могло быть и речи). Господина Липпа посадили на три года. Но мировая слава его росла, даже превосходя славу какого-нибудь знаменитого футболиста или боксера. Его книга, которую он написал за полтора месяца (называлась она «Мой опыт»), стала бестселлером; миллионные тиражи, переводы стали для него нормой. По его книге собирался снимать кинокартину крупный американский режиссер.

Несколько портили ему нервы газетчики. Они интересовались причинами такой неординарной акции. О чем тут только ни писали. Одни ссылались на психоанализ, одолевали г-на Липпа вопросами, не было ли у него желания изнасиловать собственного отца или, наоборот, не посягал ли папаша на него самого, что бывает гораздо чаще. В «акции» поедания Фридриха видели сублимацию ненависти к отцу, а в действиях Фридриха прозревали извращенный нарциссизм. Другие журналисты, памятуя, что сейчас кризис, считали, что это пожирание — своего рода социальный протест против власти прожорливых банкиров. Третьи писали, что Фридрих просто искал адекватный способ ухода из этого проклятого навеки мира… Всего лишь одна газета, и то очень робко, ссылалась на тотальное разрушение христианских ценностей в современном мире. На нее тут же яростно обрушились несколько газет, называя такие высказывания мракобесием, грубым проявлением крайнего консерватизма и даже обскурантизма, призывом к возвращению в Средневековье. «Автору надо напомнить, — хором писалось в этих газетах, — что, согласно декларации Объединенной Европы, христианство вычеркнуто из числа тех ценностей, которые лежат в основе европейской цивилизации». С другой стороны, американские газеты возмущались, что в письменном договоре о поедании отсутствовала коммерческая сторона. Спонтанная выдача чека господину Липпу объявлялась просто жестом, а не серьезной коммерцией. Тем более Липп благородно вернул эти деньги супруге господина Зерца. Но на самом деле это господин Зерц обязан был выплатить г-ну Липпу серьезный гонорар плюс страховку. Поскольку такое не было оговорено, в этом американские газеты увидели фантастическое, почти преступное неуважение к деньгам и принципам свободного рынка вообще. Поэтому приговор (три года общего тюремного заключения) они посчитали несоразмерно мягким, мягкотелым до крайности.

Но находились и такие, и их оказалось немало, которые бурно и грозно протестовали против заключения Липпа, считая, что его надо беспрекословно освободить. Состоялась даже демонстрация молодежи у стен тюрьмы. Лозунги висели такие: «Свободу запретить нельзя!», «Мы, молодежь, будущее Европы, за полную свободу самовыражения!», «Эдди, мы с тобой!», «Да здравствует свобода!», «Эдди Липп — не преступник, а герой», «Немедленно освободить нашего героя!». Случались даже эксцессы. Но мир позабыл все-таки о бедном Фридрихе; его слава мерцала некоей бледной звездой по сравнению с признанием Липпа.

Липп же стал подлинной звездой. Даже девушки просились в его камеру. В своей книге «Мой опыт» Эдди оказался до дотошности точным; диалоги с Фридрихом, драку — все описал. Солидная литературная критика высоко оценила книгу. Один литератор сравнил «Мой опыт» с произведениями Шекспира: дескать, драматизм и много крови. Намекали на Нобелевскую премию, но тут основной вопрос заключался в политкорректности. Да или нет — в этом смысле? Но все же и у звезды таилась теневая сторона. Проблема заключалась в том, что ни в газетах, ни в солидных научных журналах по антропологии не выяснили окончательно и твердо, в чем причина «акции» поедания. Одни туманные предположения. Считалось, что ключ должен содержаться в ответах господина Липпа на этот вопрос, прямых или косвенных, и в интерпретации этих ответов. Но на все эти вопросы, тонкие или прямые, Липп отвечал однозначно и уверенно, что никаких причин для совершения этой «акции» ни у него, ни у Фридриха не было. Просто совершили, поели, и все. «Ну, например, — пояснил в одном интервью Эдди. — Представьте, идет человек по улице, видит кафе. Он не проголодался, но может взять и зайти просто так и посидеть, скушать чего-нибудь. Но можно и не заходить… Одним словом, — продолжал Эдди, любуясь собой и в тюремной камере, — все эти яйцеголовые интеллектуалы ищут чего-то, выдумывают, усложняют, а мы с Фридрихом просто решили поесть. Могли и не решить. Никаких причин для акции поедания не было, — твердил господин Липп. — Я честный, порядочный человек, а не какой-то сумасшедший и потому всем отвечаю: никакой причины не было».

Это ошеломляло журналистов, ученых и особенно поклонников происхождения человека от обезьяны. Какая-то таинственность была в этой беспричинности. Ведь если причин нет, то и мир этот со всеми его тяжелыми последствиями короткой жизни, коммерцией и своего рода идеями может как-то ловко и беспричинно исчезнуть раз и навсегда, без следа. В самый разгар полемики. Лопнул пузырь, и все. Это и приходило в голову некоторым особенно чутким…

Фридриха, полузабытого в пылу липпизма (ибо впоследствии появился такой новый термин), все-таки довольно пышно и трубно похоронили. В эти дни лил бесконечный, сумрачный атлантический дождик. Словно сама вода постепенно становилась враждебной миру. «Не надо было казнить миллионы ведьм», — подумал один старичок, застрявший в кафе за чашечкой чая. А на экранах кинотеатров западного мира засверкала физиономия г-на Липпа. Кто-то объявил его мессией, кто-то — психопатом и пошляком…