Алиса Чопчик - Изгои

– Ничего не ответила. Они могут придти завтра.

Отец кивнул головой, некоторое время глядел куда-то, словно выискивая этих журналистов, потом кивнул еще раз, уже своим мыслям, и ответил:

– Хорошо. Приведешь их ко мне, пусть они разговаривают со мной, а не с вами, – он покачал головой, возвращаясь домой. – Моду взяли, эти европейцы, лезть к незамужним девушкам. Это им не Европа.

Я хотела пойти следом за отцом, но Иффа остановила меня, взяв под локоть. Я услышала ее возбужденный, злой голосок над ухом:

– Эти противные мальчишки за мной шпионили! Они шпионили за мной, Джанан!

– Успокойся, я тебя тоже видела. Ты не слишком скрывалась. Странно, что папа раньше этого не узнал.

– Странно не это, а то, что ему рассказали Али и Идрис, а не ты! – Иффа в раздражении скривила губы, но тут же все ее раздражение будто бы растворилось, и она сгорбилась и опустила голову.

– Я хочу домой, Джанан, – еле слышно произнесла Иффа.

– Мы и так дома.

– Неправда! – она тряхнула головой, всем своим видом показывая несогласие.

– Пока мы не вернемся в Сирию, лагерь – наш дом.

– Ты хоть сама веришь в то, что говоришь? – в миллионный раз Иффа посмотрела на меня как на чужого человека, и в ее взгляде, как и прежде, угадывалось разочарование. Наверное, в эти моменты она думала о том, какие мы с ней разные люди.

– У меня болит желудок от этой еды. Я больше не могу есть эту ерунду. Это даже не каша! Ибрагим говорит, что увезет меня в Европу. Там можно жить за счет пособия для беженцев и не нужно работать. Там нет войны, Джанан. Там можно говорить все что угодно и одеваться как угодно! Там нет войны, там безопасно! – Иффа схватила меня за рукав и во время того, как говорила, все тянула к себе, будто уговаривая и успокаивая нас двоих одновременно. Но я не слушала ее. Мужское, чужое имя, так неожиданно прозвучавшее, окотило меня волной дурного предчувствия.

– Что за Ибрагим? – я не узнала свой холодный, даже ледяной голос.

Иффа в ответ лишь махнула рукой, словно это не имело никакого значения, и снова заговорила о Европе. Ее прервала Рашида, позвавшая нас на ужин.

Тильман держал фотоаппарат с огромным объективом и что-то внимательно рассматривал на экране, время от времени заглядывая в видоискатель. Костя разговаривал с отцом, попутно прохаживаясь мимо товара электроники, словно и в них была заключена частичка нашей истории.

Я подошла ближе к отцу, не смея перебивать его, и ждала, пока он не замолк, вопросительно взглянув на меня.

– Мне можно идти?

– Да, конечно, – отец поцеловал меня в лоб и снова повернулся к журналисту, чтобы продолжить рассказ. Его хроника была намного короче той, что я успела рассказать вам. Забавно, как отличается одна и та же история, пропущенная сквозь разные призмы человеческих сердец и воспоминаний.

– Ты уходишь? – фотоаппарат был забыт, и бесхозно висел на ремне у Тильмана на груди.

– Да, – улыбнулась я.

–Ты будешь сегодня работать до вечера?

Волнение скрутило желудок в тугой узел, задрожали колени, и сердце ускорило ход. Тильман хотел придти ко мне, и это меня так напугало, что я выпалила, резче, чем того хотела:

– Нет.

Я отвернулась и, ускорив шаг, пошла прочь. Спина горела от взгляда немца, который, возможно, и не смотрел мне вслед.

Волнуясь, что придет Тильман, я засобиралась раньше обычного. Солнце только начало склоняться, с каждой минутой рыжея и краснея, и выжигая голубой оттенок неба до бесцветного.

– Мне все-таки кажется, что ты меня боишься.

Я вздрогнула и обернулась, задев стол бедром. Несколько кусочков пахлавы упало на землю.

– Прости, – по-немецки выпалил Тильман и тут же добавил по-арабски: – Я оплач у .

– Не нужно, – мой голос снова прозвучал резко и даже возмущенно. Я злилась, что так глупо себя вела, и что руки мои дрожали.

– Значит, та язвительная девочка твоя сестра, да? Иффа, кажется.

Тильман обошел стол и встал напротив меня. Мне вдруг стало ясно, что сам он тоже нервничает и беспорядочно ищет тему для разговора.

– Забавно. Вы с ней совсем разные, и внешне и по характеру, и в то же время похожи, – продолжал он, всматриваясь в мое лицо.

– Почему?

– Не знаю, вы кажетесь противоположностью, но, несмотря на это, в вас сразу угадываются близкие родственники. Увидев ее, я вспомнил тебя.

– Вы нас совсем не знаете.

– Разве? Когда работаешь журналистом, замечаешь детали, становишься проницательней. Ты, например, спокойная и рассудительная, хоть и нервная, – Тильман улыбнулся краешками губ. – Иффа немного ссутулится, мне кажется, она не уверена в себе. Она откровенно не такая красивая как ты, но есть в ее внешности, в ее щенячьем и в то же время резком взгляде, что притягивает и вполне может влюбить мужчину. Только Иффа не осознает этого, как и ты не осознаешь, насколько очаровательна. В вас, арабских женщинах, есть что-то бесконечно притягательное. Вы прячетесь, нося хиджабы, не флиртуете, не кокетничаете и соблазняете этим сильнее любой европейки, любой англичанки. И в вас с Иффой при этом чувствуется непокорность, какие-то феминистские замашки. Ваша мать была не иностранка?

Я вскинула на него глаза, почувствовав, как сжалось горло от скорби. Тильман замолк, виновато взглянув на меня в ответ.

– Нет, – ответила я, – она родилась и умерла в Алеппо.

Перед глазами вспыхнуло лицо матери, как она хмурилась, как улыбалась; как выступали косточки ее позвоночника, когда она молилась; какой чужой сделала ее смерть. Кажется, так давно это было. И все-таки еще летом у меня была мама.

Я тряхнула головой, пытаясь избавиться от непрошеных мыслей. Тильман хотел что-то сказать, но не решился, лишь склонил голову набок и поджал губы. Он выглядел раздраженным, но злился скорее на себя.

– Нам не стоит разговаривать, когда рядом нет папы, – подумав, прошептала я, будто кто-то мог услышать.

– Почему? Я же ничего не делаю. Мы просто общаемся.

– Этого достаточно, – сказала я, почему-то вдруг испугавшись его присутствия.

Он встал позади, чтобы не мешать мне собирать товар. Жара начала спадать, запахло непроданными сладостями, что томились в коробке. Днем продажа была совсем никудышной.

Я коснулась купюр, не вынимая их из кармана.

– Только на нормальную кашу и хватит, – разочарованно подумала я.

– Можно тебя сфотографировать?

От удивления я тотчас обернулась и замерла с дрожащей улыбкой. Тильман усмехнулся, опустив голову, затем подошел ближе и добавил:

– Не для работы. Для меня.

Я качнула головой, улыбнувшись в ответ. Нет, говорили мои жесты; да, говорила моя улыбка.

Тильман снял с объектива крышку и после секунды сомнения нажал кнопку затвора. Вспышка на мгновение ослепила меня.