Алиса Чопчик - Изгои

– Сирия – наш дом, – со снисходительной улыбкой произнесла Рашида, будто бы я не понимала какую-то простую, но очень важную вещь. – Ее не разрушит никакая война.

Рашида обернулась. Захкей ожидал ее, держа в руках сумку с их небольшими пожитками.

– Нам пора, – с сожалением выдохнула она. – Спасибо вам за все.

– Да, за все, – прошептала Иффа, обхватив себя руками. Она дрожала и готова была вот-вот расплакаться.

Когда Рашида скрылась в автобусе, Закхей вдруг обернулся и как-то странно взглянул на отца. Он кивнул ему, и папа неуверенно кивнул в ответ. Я поняла, что этим взглядом Закхей извинился за свои слова.

Мне хотелось остановить их, хотелось закричать: "Ваши деньги здесь, у папы! Не нужно уезжать!". Но деньги были билетом в нормальную жизнь, шансом вернуть себе остатки прошлого или возможностью построить будущее. И я молчала, чувствуя, как душа разлагается в кислоте эгоизма и животного страха за собственную шкуру. Я ненавидела себя в тот момент, но продолжала душить бьющуюся в агонии совесть.

Автобус медленно уезжал. У нас троих все еще была возможность исправить содеянное. Я видела по лицу Иффы и особенно отца, что в ту секунду в их душах происходили непоправимые метаморфозы: мораль в них боролась с инстинктами и неизбежно проигрывала.

Самым пугающим в этой ситуации было осознание, что я смогу с этим жить, смогу простить себя, как только автобус скроется за горизонтом. И если бы отец с Иффой всем своим видом не напоминали мне об этом происшествии, не испытывала бы даже угрызений совести.

Следующая неделя врезалась в мою память своим спокойствием. Мы почти не разговаривали, не ругались, не смеялись, не обсуждали предстоящее. На украденные деньги отец нашел контрабандиста, который смог бы провести нас через границу Иордании. Нам нужно было добраться в Египет: там жил друг семьи, который приютил бы нас на пару дней.

За день до отъезда кто-то постучался в дверь. Был вечер, и я уже готовилась ко сну. Папа вышел на улицу, я услышала, как он на кого-то повысил голос, но слов разобрать не могла. Разговор стал тише, а затем папа зашел и холодно, даже как-то по-детски обиженно сказал, что ко мне пришли.

– Иффа рассказала, что вы уезжаете, и я решил попрощаться.

Тильман улыбнулся, как только увидел меня. Он стоял чуть поодаль от нашего контейнера, от смущения или волнения спрятав руки за спину. Никогда раньше я не видела его таким неуверенным.

– Ты не злишься, что я пришел?

Я молчала. Он опустил глаза, по-доброму усмехнувшись.

– Я пообещал твоему отцу помочь вам уехать из Заатари.

– Не знала, что нам нужна ваша помощь.

– Ну, некоторые трудности возникнуть могут, – он опять улыбнулся, будто знал что-то, чего мне не следует, затем подошел на несколько шагов ближе, внимательно глядя мне в глаза.

– Джанан, – прошептал Тильман.

– Да?

Он хотел что-то сказать, но вдруг передумал. Я заметила, как резко Тильман занервничал, будто испугался собственных мыслей.

– У тебя бывало такое, что ты хочешь помочь кому-то, но не можешь, и своим бездействием, возможно, убиваешь?

Перед глазами возникла испуганная, нежная улыбка Рашиды, ее худенькая удаляющаяся фигурка в черном платье.

– Нет, – солгала я.

Тильман неровно выдохнул, вытирая ладони о джинсы.

– Я живу в городе Фюрт, – еще более взволновано, торопливо заговорил он. – Это неподалеку от Нюрнберга. Знаешь где это?

– Нюрнберг? Там живет мой дядя.

– Правда? – Тильман улыбнулся и, подойдя еще на несколько шагов ближе, добавил:

– Если вы вдруг решите отправиться дальше, в Германию, позвони на этот номер, – он быстро записал телефон и адрес на бумажке и протянул мне. – Позвони, и я помогу вам, чем смогу. Можешь и в гости заглянуть.

Он нервно улыбнулся, и рука его, с протянутой бумажкой, дрожала.

Я кивнула, заулыбавшись в ответ, и уже хотела пойти обратно домой, как услышала голос Тильмана:

– Джанан!

Я обернулась.

– И просто… просто позвони. Даже, если ничего не нужно будет.

Мы встретились взглядами. У Тильмана были взъерошены волосы, лицо казалось бледным и исхудавшим. Он глядел на меня, будто пытался запомнить. В то мгновение я вдруг со всей ясностью осознала две вещи: я влюбилась в этого журналиста, и завтра будет наша последняя с ним встреча.

– Мы же увидимся там, в Европе? – спросил Тильман с какой-то мученической улыбкой. Неужели он тоже это чувствовал?

– Конечно, – сказала я, прежде чем закрыть за собой дверь.

В утро нашего отъезда было прохладно. Ветер трепал подол платья, и оно с хлопаньем било меня по лодыжкам. Глаза слезились от песка, что поднимался вихрем; в ушах свистело. Я поежилась от мимолетного озноба и подошла к Джундубу. Он дергал за штанину отца, но тот был погружен в разговор с Тильманом и не обращал на сына никакого внимания. Джундуб, заметив меня, попросился на руки, а когда я его подняла, уткнулся холодным носиком мне в шею.

– Нам пора, – сказал Тильман. В его голосе теперь ничего не осталось от вчерашней неуверенности и нежности. Он был серьезный и сосредоточенный на собственных мыслях, и взгляд его, обращенный на меня, ничем не отличался от взгляда, обращенного на моего отца.

Папа открыл задние дверцы машины. Сначала мне показалось, что там нет места: все было занято камерами, штативами, лампами, коробками с водой и прочими вещами.

– Только осторожно, ладно? Аппаратура стоит недешево, – сказал Тильман, вытаскивая камеры, чтобы освободить проход.

Папа зашел первым. Он аккуратно пролез через остальную груду вещей, за ним последовала Иффа, а потом и мы с Джундубом. Я следила, чтобы Кузнечик не упал и не ударился, придерживая его за талию. Тильман передал наши рюкзаки, положил камеры на место и закрыл дверцы, оставляя нас без света. Мы затихли в непроглядной темноте, только Джундуб запищал от страха, прижавшись ко мне.

– Не издавайте ни звука, – услышали мы голос Тильмана. Затем послышались его шаги вдоль кузова, открылась и с грохотом захлопнулась дверца, а после машина задрожала и завибрировала, и тронулась с места.

Мы ехали в полной тишине, прерываемой разве что дыханием и редким кашлем. Становилось все жарче и неудобней, затекли ноги, и устала спина. Я попыталась поменять позу, но не получилось. После нескольких неудачных попыток я замерла, мысленно молясь уже поскорее приехать.

Наконец, машина остановилась. Мы услышали голоса: двое незнакомых мужчин что-то спрашивали у Тильмана, и он отвечал им своим спокойным, размеренным голосом. Отворилась и хлопнула дверца. Шаги прошли вдоль машины и остановились у задних дверей. Когда дневной свет проник внутрь, я неосознанно закрыла рот Джундубу. Братик уснул, но от моего резкого, нервного движения проснулся и испуганно схватился за мою руку.