Алиса Чопчик - Изгои

– Я понимаю, что вы устали, но у нас нет времени на отдых: лучше добираться до Акабу ночью.

Отец взял Джундуба на руки, и мы послушно последовали за нашим проводником.

Муса почти не разговаривал. Безмолвной высокой тенью он шел впереди, время от времени оборачиваясь удостовериться, что мы не отстали. Заметно похолодало, и пришлось надеть свитер. Ветер свистел в ушах, забирался под одежду, леденил кожу. Я позавидовала одежде Мусы, в которой не был страшен холодный воздух, остужающий тело.

Сначала мы прошли через горные хребты. Ночью они казались черными и пугали своими размерами и замысловатыми формами. Глядя на них, чудилось, что смотришь в прошлое. Песок уже остыл и стал холодным, ноги проваливались в него, и очень скоро лодыжки устали и начали ныть. Высокие каменные горы, сначала такие разные, вскоре стали неразличимы и будто бы никогда не кончались. Только крупные валуны у подножья заметно отличались и, как и облака, порой принимали интересные очертания. Желтые днем, – ночью пески будто бы налились краской и стали кирпичного цвета. Ярким светом месяц освещал небо, осыпанное миллиардами звезд. Млечный путь раскинулся во всей красе, и можно было отчетливо разглядеть каждое созвездие.

Джундуб расплакался от голода и усталости, и было решено передохнуть. Мы достали запасы еды, и некоторое время ели в тишине, глядя, как падают звезды и пролетают спутники. Вдали от цивилизации звезды искрили со всей своей мощью.

– Красота, да? – тихо, почти с благоговением произнес папа, изучая небосвод.

– Звездочка упала! – воскликнул Джундуб, тыкая пальцем в небо.

– Это новая душа спустилась на Землю, чтобы вселиться в рожденного ребенка, Кузнечик, – ответил папа. – Или душа умершего полетела в мир иной, в объятия Аллаха.

– А может быть это мама? – спросил Джундуб, и личико его преобразилось от возникшей догадки.

– Может быть, – улыбнулся папа, и губы его дрогнули.

Пустыня, будто заколдованная, была бесконечна. Однообразный вид голых песков иногда разбавлялся кое-где выросшими папоротниками и травами, ярко-зелеными даже ночью.

Ветер стих, но было все равно холодно.

Муса продолжал идти впереди, напряженный и внимательный, напоминающий хищника перед атакой или жертву, предчувствующую нападение. Отец еле перебирал ногами, явно уставший нести Джундуба.

– Давай я его понесу?

– Что? – папа посмотрел на меня истомленными глазами. – Ах, нет-нет. Я сам.

Казалось, никого и ничего нет во всей вселенной, кроме нас и этих огромных долин и скал. Мы шли в тишине, которая прерывалась редкими репликами Мусы о том, что где-то рядом блокпост и нужно быть осторожными, и стонами Иффы, измученной от такого дальнего пути. Чем дальше мы шли, тем чаще она останавливалась передохнуть.

Когда Иффа в очередной раз присела на валун, задерживая нас, Муса произнес своим низким баритоном, который порой принимал жесткие нотки:

– Мы уже рядом. Там, – он указал на горизонт, – Палестина, а вот там, чуть левее, – Израиль. Надо держаться правее и будем в Акабе.

– Я не могу больше! – Иффа закрыла лицо руками, пытаясь сдержать рыдания. Глядя на ее бессилие, мне тоже захотелось расплакаться. Ноги ныли до самых костей, болела спина, особенно поясница, хотелось пить, но вода уже кончалась, и ее нужно было экономить.

– Слезами не поможешь, дочка, – едва слышно от изнеможения, произнес папа. – Идем.

Когда силы были на исходе, а каждый шаг становился все труднее, началась песчаная буря. Из-за поднявшегося песка невозможно было разглядеть направление, и белоснежные звезды над головой растаяли в океане песчинок. Задыхаясь и пряча лица от остервеневшего ветра, мы побежали к ближайшей скале. Протиснувшись в расселину, мы попали в грот, глубокий и темный, но дальше идти не стали. В скале было теплее, чем снаружи, и тише. Только заунывный вой ветра и минорные песни песков – колоколов погребенных городов – прерывали тишину и покой.

Прислушиваясь к завываниям, стонам пустыни, я вдруг вспомнила слова Рашиды, и страх и сожаление стиснули мне горло.

"Эта война – середина пустой луны, и мы будем погребены ее смертельными песчаными объятиями", – сказала она мне. Кажется, прошла целая вечность, и это уже другая Джанан слушала ее тогда, не осознавая до конца всю трагичность слов и не улавливая отчаянья в голосе соседки.

Мы продолжали убегать от войны, но она не отпускала нас. Неистовая стрельба, грохот и визг снарядов, тяжелое дыхание смерти, – все это осталось там, в Сирии, но война – это не столько смерть, сколько мучение; это выживание, всяческое лишение всего и всех, вездесущие страх и одиночество. Мы стали отверженными, непринятыми другим миром. Нас не пустили бы в Акабу легально, и мы, точно преступники или дикари, должны были обходить пустыню, скрываясь ото всех.

Мы – просто люди, такие же, как и все остальные, родившиеся в осатаневшие времена, когда человеческая жизнь измеряется прибылью и убытками.

Сегодня сирийские люди невыгодны, а значит, у нас было мало шансов на достойную жизнь, и все-таки мы, подобно утопающим, цеплялись за каждую соломинку, предложенную судьбой.

Европа была этой соломинкой, шансом на счастье. Вот почему мы тогда, усталые и напряженные, ожидали, пока уляжется буря, чтобы затем нарушить закон и нелегально перебраться в Египет. Мы не собирались садиться никому на шею, взрывать вокзалы и убивать, конечно же, нет. Наша семья, как и тысячи других семей, просто хотели нормальной, человеческой жизни.

Разве это так много?

Я успела вздремнуть, когда Муса встал, все такой же хмурый и серьезный, и сказал, что нам следует идти.

Отдохнувшие, мы шли быстрее. Джундуб еле поспевал за нами, его ноги по щиколотку погружались в песок, и он часто падал, повисая на отцовской руке. Чтобы не задерживаться, папа опять понес его на себе.

В какой-то момент мы так близко проходили мимо блокпоста, что я могла разглядеть людей в бронежилетах с автоматами в руках. От их вида стало так страшно, что волосы зашевелились на голове.

Муса пригнулся, словно зверь перед прыжком, и произнес, глядя куда-то в сторону:

– Не отставайте. Они не должны нас заметить.

С каждой минутой звезды тускнели и исчезали на сумеречном небе. На горизонте уже светало. Пахло минералами и пылью, призрачным ароматом нагретых скал еще со вчерашнего дня, когда солнце, ослепляющее и жгучее, стояло в зените.

Наконец, Муса убавил шаг, а затем остановился, вглядываясь вдаль.

– Мы пришли, – точно приговор, произнес он.

Я пригляделась и увидела где-то там, словно мираж, муравьиным роем раскинутые, разбросанные грязно-желтые домики.

Облегчение волной окатило и расслабило все тело, но на смену ему пришел ужас.