Алиса Чопчик - Изгои

Самир был несколько крупнее папы. У него были черные волосы с сильной проседью на висках, глаза маленькие, глядящие исподлобья, но скорее с интересом, чем со злобой.

Забавно, как часто люди ищут общения с незнакомцами, чтобы хоть как-то усмирить свои страхи и забыть об одиночестве.

– Наше судно чуть не потонуло, – голос Самира развеял пелену моих размышлений, и я снова прислушалась к разговору.

– Лодка была слишком тяжелая, – продолжал незнакомец. – Контрабандисты взяли людей больше, чем она могла удержать. Они велели… велели каждой семье, у кого есть дети, выбросить за борт по одному ребенку.

Сердце в одно мгновение подпрыгнуло к горлу и вернулось на место. Я обернулась на Иффу, но она сосредоточенно разглядывала море, рассекаемое железной громадиной, и совсем не обращала внимания на слова мужчины.

– Многие женщины от ужаса упали в обморок. Одна, потеряв сознание, свалилась за борт, и ее никто не стал спасать. Вот что с нами делают попытки сбежать от войны, – Самир замолчал, облизнув губы, и лицо его непропорционально нахмурилось, появились глубокие морщины между бровями. – Я мог спасти эту женщину, но не стал. От страха все органы будто бы заболели одновременно. Стало жарко, но я почувствовал, как побледнел. Я никогда не прощу себя за то, что ничего не сделал. Но, будь у меня шанс все исправить, поступил бы так же.

– А что же с детьми?

Самир посмотрел на папу, словно не понял вопроса, но взгляд его быстро прояснился, губы дрогнули в улыбке, будто в насмешке над собой.

– Один мужчина подрался с контрабандистом, и тот застрелил его. В драке еще несколько человек упало за борт, и море стало их могилой, а смерть этих людей – нашим спасением. Детей не тронули.

Некоторое время Самир молчал, потом заговорил снова, и голос его был полон горечи и даже злобы:

– Я понял, что эти испытания выдерживают сильные женщины и слабые мужчины.

Он посмотрел на меня и Иффу, затем перевел взгляд на отца. Я не видела лица папы, но мне показалось, что он усмехнулся.

– Если ради безопасности детей мне придется стать слабаком, вором и трусом, я стану, – ответил отец. – Что будет с моими детьми, начни я строить из себя героя? Геройство – всегда немного безрассудство. Я не могу себе этого позволить.

Самир улыбнулся, впервые за весь разговор. Он обернулся назад, и я увидела, как на него взглянула женщина с ребенком на руках.

Самир тоже не мог себе позволить быть сильным мужчиной. Может, в этом и была их сила?

Когда мы доплыли до Афин и направились в сторону метро, я обернулась взглянуть на водную гладь. Появилось странное чувство облегчения и тревоги: когда я в следующий раз увижу море с его переменчивым настроением и глубоким, пугающим своей неизведанностью, внутренним миром?

В метро было многолюдно. Я часто ловила на себе внимательные взгляды, от которых становилось не по себе. Когда мы вышли из вагона метро и поднялись на поверхность, затерявшись в толпе, мне стало комфортнее, и я даже замедлила шаг, разглядывая столицу Греции.

Афины состояли из белых домов и узких длинных улиц. Этот город значительно уступал Алеппо по красоте и атмосфере, и все же он напомнил мне о родном доме. Я поняла, что очень соскучилась по Сирии, и от этого грудь сдавили сожаление и отчаянье, ведь Алеппо – руины, и мое прошлое погребено под останками города.

Мы ожидали автобус около часа, и, отъезжая, я с тоской посмотрела на ускоряющийся за окном пейзаж. Мне хотелось, чтобы мы, наконец, уже куда-нибудь приехали и больше не уезжали.

Несколько часов я смотрела в окно, думая о чем-то и тут же об этом забывая, а потом незаметно для себя уснула. Разбудил меня отец. Иффа вместе с Джундубом стояли в проходе, ожидая пока все выйдут. На улице уже было темно, слышались завывания ветра, от его порывов капли дождя с глухим ударом разбивались об окна и крышу автобуса.

На улице пахло морозной свежестью, и от холода закружилась голова. Хотелось вернуться обратно в автобус, чтобы скрыться от непривычно колючего ветра.

– Это деревня Идомени, – сказал отец. – Еще немного и мы будем в Македонии.

Помимо нас из автобуса вышло еще с десяток человек. Деревушка была ничем непримечательна: как и везде беженцы толпились в очередях или ожидали чего-то, ругались, спорили, молились. Мы прошли через таверну, откуда были слышны громкие и выпившие голоса. В кафе, видавшем лучшие времена, было неуютно. Отец купил нам воды, и ему пришлось заплатить тройную цену лишь только потому, что он неместный. Протягивая бутылки, продавщица взглянула на папу пренебрежительно и в то же время с любопытством.

Дальше нам пришлось пройти несколько километров по рельсам. Кое-где встречались палатки. Беженцы сидели в кругу и пили чай, заваренный в металлических чайниках. От быстрой ходьбы стало жарко, но от ветра замерзли нос и уши.

Когда мы, наконец-то, пришли, я огляделась. Стоило пройти через забор с колючей проволокой, и Греция была бы позади. Как странно это – быть на границе чего-то нового, когда нужно сделать лишь шаг, чтобы познать это неизведанное и стать его частью.

ГЛАВА VII

Македония

Для рельсов границ не существовало, и они не заканчивались и были проложены дальше, так далеко, что, казалось, им нет конца. Сотни людей толпились около двухметрового забора, бранясь или плача, цепляясь и дергая за железные прутья. Некоторые, смирившись, сидели в ожидании каких-то изменений. Здесь можно было встретить беженцев из Сомали, Судана, Бангладеша, Марокко, Пакистана и из многих других стран, но пускали только тех, кто прибыл из Сирии, Ирака и Афганистана. Те, кто остался без документов, так же застряли в месте, где никому до них не было дела, где они не принадлежали ни одной стране и, может, даже самим себе.

От неприкаянности кто-то запил, потратив последние деньги в деревенской таверне, и теперь шатался вдоль границы, до одури выкрикивая самые непотребные ругательства, плюясь от бешенства, отчаяния и злобы; кто-то перестал даже умываться и всячески следить за собой, и от этого запах у границы стоял зловонный; беспризорные дети в оборванной одежде и с замученными глазами выпрашивали еду, воду и что-нибудь теплое.

На время дождь прекратился, но начался снова. Капли были холодными, одежда быстро намокла, волосы впитали влагу, и вода стекала с них на свитер. Мы подошли к очереди, громко шлепая по собравшимся лужам. Вид толпы перед нами привел меня в уныние.

Через несколько часов послышались возмущенные крики, грозные предупреждения пограничников и ругательства. Гул голосов стал похож на рой рассерженных ос, толпа зашевелилась, и чувствовалось все более усиливающееся волнение. В какой-то момент раздался треск стекла, люди тронулись с мест, хлынув вперед. Меня толкали, проносясь мимо, и мне пришлось следовать за толпой, чтобы не упасть и не быть затоптанной. Я слышала окрики отца, но потеряла его из виду.