Алиса Чопчик - Изгои

Вдали послышался лязг металла и тяжелое гудение прибывающего поезда. Все засуетились. Сотни людей, уставшие, потерянные, грязные и окаменевшие от европейской прохлады и сна на бетоне, встали, напряженно вглядываясь назад, откуда раздавался ритмичный, устрашающий стук колес поезда. Это был еще один шанс, за который нужно было ухватиться и бороться, иначе тебя бы столкнули, затоптали, переступили бы через твою голову и твои мечты, даже не заметив. И ты бы остался один, в чужой стране, – обуза для всего остального народа, где тебе не улыбнутся при встрече, не выкажут уважения, как равному, – ведь ты не равен, нахлебник, трус, решивший жить, а не умирать.

А война в родных странах все еще бушует, подобно демону, охватившему бренное тело. Депортация кажется такой же пугающей как гнев Аллаха, ведь так хочется жить! Но дома ожидает смерть, готовая заключить в свои холодные цепкие объятия. И это отчаянное желание сбежать, скрыться, спастись, точно война все еще рядом и дышит в затылок, читалось на каждом измученном лице, как и желание стать чем-то большим, вера в возможность и удачу, что счастье поджидает их на новых землях.

Замедляясь, приближался поезд. Из квадратных, полуспущенных окон выглядывали пассажиры, с опаской и некоторым недовольством разглядывая группы беженцев, подошедших к краю платформы. Колеса замерли, железная громадина качнулась, словно не собиралась останавливаться, но после застыла, как если бы всегда здесь стояла.

Воздух накалился, почувствовалось нервное возбуждение, и напряжение сковало все мышцы. Некоторые, не дожидаясь, начали забираться через окна. Когда дверцы вагонов открылись, точно муравьиный рой, все хлынули вперед, пытались протолкнуться.

– Через двери не попадете – лезьте в окна! – парень махнул нам рукой, побежав к вагонам, где было меньше столпотворения. Отец схватил Джундуба и побежал следом. Сердце заколотилось, чувства обострились и притупились одновременно. Я слышала свое дыхание, ощущала, как ступни касаются бетона, но гвалт перебранок, топот ног и гул остального мира звучали неестественно и будто бы издалека. Иффа бежала рядом, ее растерянное выражение лица вызвало во мне жалость.

Парень спустил окно до конца, не обращая внимания на возмущения пассажиров, и, подтянувшись, легко забрался внутрь, словно не раз проделывал подобное. Папа поднял Джундуба, и парень подхватил его. Иффа тоже без проблем перелезла, меня же отцу пришлось подталкивать. Когда я оказалась в вагоне, поезд вдруг дернулся и чуть покатился. Джундуб захныкал, испугавшись, что папа останется на вокзале. Малыш протянул ручки к окну, сжимая и разжимая их, и слезы покатились по его щекам. Поезд остановился, прежде чем снова дернуться и медленно поехать дальше. Папа, вместе с другими отставшими, начал бежать за ним. Джундуб взвизгнул и задрожал, задыхаясь в истерике. Я попыталась его успокоить, с болезненным напряжением наблюдая, как папа силится ухватиться за оконную раму.

– Папа, давай! – закричала Иффа.

– Ну же! Он ускоряется! – парень высунул голову и туловище из-за окна, вытянув руки. Поезд продолжал ехать, не спеша проезжая мимо вокзальной платформы, и оставляя позади еще сотни других беженцев, упустивших шанс. Отец бежал, сосредоточенно глядя на протянутые руки парня. Когда, казалось, папа вот-вот споткнется, остановится, задыхаясь, ему вдруг удалось схватить беженца за запястье, а затем, цепляясь за край окна и едва волоча уставшие ноги, он подскочил, и мы смогли подтянуть его в вагон.

Колени мои задрожали и подогнулись от облегчения. Некоторое время Джундуб еще всхлипывал, не выпуская папу из цепких объятий.

– Прогулочка что надо, да? – парень рухнул на сиденье, с которого вскочила женщина, сторонясь нас.

– Меня зовут Аббас, – впервые папа назвал свое имя первым. Он протянул руку парню, и тот с улыбкой принял рукопожатие.

– Бади.

– Фурса Саида, Бади. Приятно познакомиться, – папа коснулся сердца, и с этим жестом я вдруг вспомнила Хабиба. Где сейчас его тело, лишенное души? Застыло ли в ужасе и сожалении его лицо, как в последние мгновения жизни, или теперь кроме равнодушного отпечатка смерти на нем больше ничего не разглядеть?

Поезд быстро набрал обороты и ехал, ритмично стуча колесами по металлическим рельсам. В вагонах практически не было свободного места: многие стояли, цепляясь друг за друга, чтобы не упасть, кто-то, не помещаясь, сидел на оконных рамах. Всю дорогу я с замиравшим сердцем разглядывала деревья, такие многообразные в формах стволов, пышные, высокие и маленькие; поля, желтые, поражающие своими нетронутыми просторами, и домики, низкие, прямоугольные с сочно-бордовыми крышами. Через несколько часов езды в вагонах стихло жужжание толпы. Размеренное дыхание поезда, резкие, но едва заметные покачивания, непрекращающиеся стуки колес о рельсы, – все это стало для меня колыбелью. Глаза закрылись, и, хоть я и стояла, дрема завладела телом.

Проснулась я от чьих-то споров. Не сразу осознала, что происходит, но отупевший ото сна мозг быстро пришел в себя, и мне удалось разобраться, в чем дело: несколько мужчин с заросшими щетинами, давно позабывшие о душе, как, впрочем, и многие из нас, о чем-то говорили с пассажиром. Я поняла, что пассажир европеец: он казался белым пятном на фоне всех нас, даже самых светлых. И дело было не только во внешности, но и в одежде. Все в нем кричало о том, что он из другого мира: чистая глаженая рубашка, не знавшая прикосновений асфальта вместо постели, джинсы без потертостей, руки, дрожащие, но аккуратные, которым чужда была тяжелая работа.

Беженцы возвышались над ним и были чем-то недовольны. Неожиданно для меня вмешался отец, встав спиной к европейцу, как бы защищая его. Он заговорил с мужчинами спокойно и даже немного высокомерно, что распалило тех еще больше. В какой-то момент началась потасовка. Среди десяток лиц и голов фигура отца затерялась, я не успевала следить за тем, что происходило. Завизжали женщины, кто-то чуть не выпал из окна, удержавшись в последний момент. Наконец, я заметила папу, и хотела протиснуться к нему, но его толкнули, и он упал, повалившись прямо передо мной.

Я попыталась помочь ему встать, но один из беженцев схватил отца за шиворот, рывком заставляя подняться. Неосознанно я сжала папин рукав, не отпуская его. Другому беженцу пришлось силой отдернуть мою руку и отвести в сторону. В парализованном от стресса сознании промелькнула мысль, что из-за драки в вагоне вдруг стало намного больше места.

Джундуб захныкал, попытался прижаться ко мне, но мужчина, схвативший меня, оттолкнул его. Братик упал, перестав от страха плакать. Иффа взяла его на руки, но тут же опустила рядом с собой, с остекленевшим взглядом уставившись в нашу сторону.