Мо Янь - Сорок одна хлопушка

— В такой день уж не пошёл бы дождь.

— Дождь соберётся или девка замуж захочет — не удержишь, — поддержала разговор внезапно появившаяся у входа в гостиную молодая женщина в белом халате с завитыми волосами, накрашенными чёрным губами и усыпанным прыщами лицом. — Президент Лань где?

Жена Хуан Бяо быстрым взглядом окинула пришедшую и пренебрежительным тоном сказала:

— А, это ты, Фань Чжаося. Зачем пожаловала?

— Тебе можно прийти, а мне нельзя, что ли? — с тем же пренебрежением проговорила Фань Чжаося. — Президент Лань позвонил и велел прийти побрить его.

— Не надо прикидываться, что тебе приказали, Фань Чжаося! — вспыхнула разъярённая сноха. — На президента Ланя обрушилось такое несчастье, у него два дня ни рисинки во рту не было, ни глотка воды не выпил… Куда ему о бритье думать?

— Вот как? — презрительно бросила Фань Чжаося. — Президент Лань самолично звонил мне по телефону, что, я его голос не узнаю?

— У тебя, случаем, не жар? — ехидно поинтересовалась жена Хуан Бяо. — При жаре бывают фантазии, чего только не привидится.

— Тьфу! — сплюнула Фань Чжаося. — Отошла бы ты в сторонку да охолонула, а то спешишь в хозяйки дома записаться, усопшая ещё остыть не успела!

И подняв свой парикмахерский инструмент, вознамерилась войти. Жена Хуан Бяо, расставив руки, закрыла створки дверей, ноги тоже расставила и стала похожей на иероглиф «большой».

— Пусти! — прошипела Фань Чжаося.

Жена Хуан Бяо, набычив голову, кивнула острым подбородком на свою промежность:

— Широка дорожка, а ну проскользни!

— Ах ты, дрянь вонючая! — злобно выругалась Фань Чжаося и стремительно пнула соперницу между ног.

— Как ты смеешь бить меня?! — горестно взвыла жена Хуан Бяо, съёжившись и рухнув на тело соперницы.

Она вцепилась в волосы Фань Чжаося, а та ухватила её грудь.

Женщины сплелись в один клубок.

Во двор зашёл Хуан Бяо с корзинкой посуды, он только оскалил зубы в предвкушении интересного зрелища, но вдруг среди двух кусающихся женщин разглядел собственную жену, с рычанием отбросил корзинку — посуда звонко зазвенела, прыгнул вперёд, размахивая ногами и кулаками, но несколько раз попадал не туда, пиная жену по заднице и отоваривая её кулаком по плечу.

Заступаться за Фань Чжаося бросился один из родственников, двинув Хуан Бяо плечом. Этот человек на железнодорожной станции носил дорогие товары, здоровенный, как стальная пагода, до пятисот цзиней таскал на плече, и Хуан Бяо отлетел назад, приземлившись рядом со своей корзинкой. Недовольный, он схватил все эти тарелки и чашки и швырнул в сторону. Посуда разлетелась вокруг, ударившись в стену, попав в толпу, что-то раскололось вдребезги, что-то целое и невредимое каталось по земле. Получилось целое представление. Из гостиной показался Лао Лань и громко крикнул:

— А ну прекратили быстро!

Он обладал действительно незаурядным авторитетом: крикнул — и, словно сотня хищных птиц собралась в лесу, все затихли. Или будто тигр вышел из пещеры — все звери распростёрлись на земле. Растрёпанные волосы, торчащая щетина, красные глаза, он хрипло проговорил:

— Вы пришли помочь мне или погреть руки на чужой беде? Решили, что так Лао Лань и повалится?

Договорив, Лао Лань вернулся обратно в дом. Подравшиеся женщины тут же разошлись, посмотрели друг на друга с ненавистью, но возможности сцепиться снова уже не было. Обе устали и пострадали. У Фань Чжаося выдранная прядь волос словно висела на клочке кожи. У жёнушки пуговицы оборваны, половина груди торчит наружу, вся грудь в красных царапинах.

Подошла мать, презрительно бросила обеим:

— Ладно, представление окончено.

Что-то бурча и всхлипывая, те разошлись прочь.

Монахов во дворе было семеро; музыкантов тоже семеро; под предводительством своего главы они собрались на месте действа, как две команды, участвующие в спортивном состязании. Команда монахов расселась вокруг стола на западном краю двора, они положили на стол свои деревянные рыбы, [80] Имеется в виду монашеская деревянная колотушка в форме рыбы. стальные колокольчики и медные тарелки. Команда музыкантов расположилась вокруг стола на восточном краю, они тоже положили на стол свои трубы, сона и шэны с восемнадцатью отверстиями. Среди монахов лишь один был в жёлтой кашье, остальные в серых накидках через левое плечо. Все музыканты одеты в какие-то лохмотья, у троих ещё и живот выглядывал. Как только в доме трижды громко ударил большой деревянный колокол, мать скомандовала Яо Седьмому:

— Начинайте.

Стоявший между столами Яо Седьмой, словно дирижёр, поднял руки и проговорил, обращаясь к монахам справа и музыкантам слева:

— Отцы-наставники, начинайте! — После этих слов он резко махнул руками, словно отрубил что-то, и этим естественным и энергичным движением, таким показным, этот тип принял участие в происходящем. Должно быть, это побудило к участию и меня, но я сидел перед гробом, облачённый в траур и никому не нужный.

После того, как Яо Седьмой рубанул воздух руками, во дворе с обеих сторон загрохотало. С одного края к стуку деревянных рыб, перезвону стальных колокольчиков и буханью медных тарелок примешивалось заунывное чтение сутр, с другого — неслись плачущие звуки труб, сона и шэна — атмосфера тут же стала печальной и унылой, небо покрылось мглой, а земля мраком, в доме сгустилась непроглядная тьма, только масляный светильник испускал зеленоватый луч, создававший необъяснимую полосу света размером с арбуз. В этом луче света я увидел женское лицо и, вглядевшись, понял, что это жена Лао Ланя. Лицо мертвенно-бледное, кровь течёт из всех отверстий головы — ужас один. Я тихо позвал:

— Тяньгуа, глянь.

Тяньгуа всё ещё дремала, опустив голову, как цыплёнок на гребне стены. Я ощутил, как по спине пробежал холодок, волосы встали дыбом, моча в животе запросилась наружу, для меня это уважительная причина отойти от гроба. Если я надую в штаны перед гробом, это тоже будет проявлением неуважения к усопшей, верно? Схватив несколько бумажных денежек, я бросил их в таз, вскочил, выбежал за дверь, во дворе сделал несколько долгих глотков свежего воздуха, потом забежал в туалет рядом с собачьими будками и, дрожа, опростался. Я видел, как безостановочно раскачиваются под ветром листья утуна, но не слышал ни шума ветра, ни шелеста листьев. Все звуки тонули в шуме, производимом музыкантами и монахами. Я видел, как их снимают репортёры.

— Вы уж постарайтесь, отцы-наставники! — гаркнул Яо Седьмой. — У хозяина будут премиальные!

Лицо Яо Седьмого лоснилось — гадкая рожа человека, вошедшего в силу. Этот тип когда-то обращался к моему отцу, задумав скинуть Лао Ланя, а теперь стал прихвостнем последнего. Но я знал, что этому пройдохе доверять нельзя, у него белая затылочная кость выпирает, бунтарь он, Лао Ланю надо быть с ним начеку. Мне так не хотелось возвращаться к гробу и получать наказание. Вместе с неизвестно откуда просочившейся сестрёнкой я бегал туда-сюда по двору и смотрел, что происходит. Сестрёнка выковыряла у бумажного коня глаза и сжимала в руке, как сокровище.