Мо Янь - Сорок одна хлопушка

Из боковой комнаты зала ожидания вышла женщина средних лет в синей форме, фуражке, с красным мегафоном в руке и выкрикнула:

— Проверка билетов, проверка билетов, пассажиры поезда 384 на Дунбэй в очередь для проверки билетов!

Вокруг все вскочили, закинули на плечи малые и большие узлы и, как пчелиный рой, столпились у окошка регистрации. Двое пивших водку скоренько допили остатки, доели все свиные уши на газете и, вытирая жирные губы и сыто порыгивая, вперевалочку направились к окошку. Отец с Цзяоцзяо на руках пристроился за этими двумя пахнущими водкой приятелями.

Я не отрывал глаз от фигуры отца в надежде, что он обернётся и посмотрит на меня. В душе по-прежнему таилось несбыточное, я не верил, что отец может вот так окончательно расстаться с нами и уйти. Но он так и не обернулся, его замызганное старое пальто поблёскивало на спине, словно обледенелая стена у дома мясника. Лишь сидевшая у него на руках Цзяоцзяо выглядывала из-за плеча и тайком смотрела на меня. Калитка от окошка на платформу была ещё закрыта, около неё, скрестив руки на груди, молча стояла та женщина в форме.

Издалека донеслось громыхание поезда, пол под ногами задрожал. Когда раздался свисток, я увидел через стальное заграждение, как на станцию вползает старинный паровоз с составом, варварски изрыгая густые клубы чёрного дыма.

Женщина в форме открыла калитку и стала проверять билеты. Толпа повалила вперёд, как с трудом проходит в горло плохо прожёванное мясо. В одно мгновение перед контролёром очутился и отец. Я понимал: это всё, сейчас он пройдёт через калитку и навсегда исчезнет из моей жизни.

Когда отец передавал контролёру мятый билет, я встал метрах в пяти от него и закричал, что есть мочи:

— Пап!

Отец дёрнул плечами, словно в спину ему угодила пуля. Со стороны калитки налетел порыв северного ветра, несущего снежинки, и закружил вокруг него, будто вокруг засохшего дерева.

Контролёр смерила отца подозрительным взглядом, затем со странным выражением оглядела и меня. Прищурившись, она вертела поданный отцом билет и так и сяк, словно поддельный.

Вспоминая потом об этом, я не мог припомнить, каким образом мать очутилась передо мной, а отец сзади. В левой руке она по-прежнему держала белую с красными потёками свиную голову, а правую выставила вперёд, точно важная персона, свободно вещающая о важных делах, указывая на ослепительно сверкающую спину отца. Не знаю также, когда мать успела расстегнуть пуговицы голубой вельветовой куртки, из-под которой виднелся ярко-красный, как раскалённый уголь, свитер из синтетики с высоким воротником. Мать походила на некую героиню и до сих пор ярко остаётся такой в моей памяти, и стоит вспомнить об этом, грудь полнится самыми разными чувствами. Тыча пальцем в спину отца, мать разразилась визгливыми ругательствами:

— Ло Тун, сукин ты сын! Взял вот так и смылся, кто ты такой, мать твою, после этого?!

Если мой крик подействовал на отца, как выстрел в спину, то брань матери изрешетила ему спину, как пулемётной очередью. Я видел, как его плечи задрожали, а голова моей сестрёнки, которая всё время тайком поглядывала своими чёрными глазками с длинными ресницами, тут же скрылась.

Контролёр подняла компостер, делано пробила дырку в билете отца, а потом таким же деланым движением подала билет ему в руки. На платформу, как навозные жуки, скатывались приехавшие пассажиры, а те, кто собирался сесть в поезд, волнуясь, ожидали по обе стороны от входа в вагон. По лицу контролёра разлилась натянутая улыбка, скривив рот, она посмотрела на мать, на меня, на отца. Видеть она могла лишь его лицо.

Отец с трудом продвинулся вперёд, висевшая на плече матерчатая сумка с привязанной красной кружкой соскользнула, и он невольно скособочился, чтобы поправить на плече лямку. Мать, не теряя времени, выпаливала смертоносные очереди слов, сопровождая их яростными жестами:

— Уезжай, уезжай, кто ты такой после этого, мать твою! Будь у тебя воля, жил бы по-честному, зачем надо было сбегать со своей бабой вонючей? Будь у тебя воля, зачем нужно было возвращаться? А если вернулся, с какой стати нужно было ещё извиняться перед женой? Сказала тебе пару слов, а ты уже и вынести не можешь? А ты не задумывался, как мы вдвоём жили все эти годы? Не понимаешь, сколько нечеловеческих страданий вынесли? Скотина ты, Ло Тун, бессовестная, любая женщина обречена, попав к тебе в руки…

— Перестань! — Отец резко повернулся, лицо бледное, как кусок черепицы с обратной стороны, борода растрёпанная, будто посеребрённая инеем. Но когда он обернулся, его воспрянувшее было тело тут же мучительно ослабело, откуда-то из глотки вылетел мягкий дрожащий звук: — Перестань…

На платформе раздался свисток, контролёр, словно придя в себя, закричала:

— Поезд отправляется, отправляется поезд! А ты едешь, не едешь? Тебя спрашиваю, что застыл!

Отец с трудом повернулся, пошатываясь, рванулся вперёд, сумка вновь соскользнула с плеча, но он не стал её поправлять, она так и болталась у ног, словно набитое травой коровье брюхо. Контролёр снисходительно подгоняла его:

— Бегом давай!

— Погоди-ка! — крикнула мать. — Вот развод оформишь, тогда и ступай, надоело мне соломенной вдовой жить. — И презрительно добавила: — А за билет я заплачу.

Мать взяла меня за руку и с высоко поднятой головой направилась к дверям. Я понимал, что она плачет, из горла у неё вырывались какие-то булькающие звуки. Когда мать отпустила мою руку, чтобы открыть тяжёлые двери, я оглянулся и увидел, что тело отца скользнуло вниз по ограждению, а перед ним контролёр, тараторя без умолку, раздражённо захлопнула калитку. Через ограждение также было видно, как медленно пришёл в движение поезд на Дунбэй. Под перестук колёс в низко стелющихся клубах дыма слёзы брызнули у меня из глаз.

Я утёр глаза, и на тыльной стороне ладони остались две хрустальные слезинки. Сам я был глубоко растроган своим повествованием, а в уголках рта мудрейшего явно обозначились складки насмешливой улыбки. «Тебя ещё и не растрогать, мать твою, — думал я про себя, — погоди, так тебя и так, ты у меня непременно расчувствуешься, неважно, уйду я от мира или нет, мой рассказ обязательно заденет тебя за живое, пронзительной талантливостью своего рассказа я пронизаю твёрдую, как лёд, оболочку твоего сердца». Солнце во дворе палит всё сильнее, по тени дерева я сужу о его местоположении, оно уже на юго-востоке, далеко от линии горизонта или, как говорят в наших краях, поднялось на два шеста. Обзор нам загораживает окружающая двор стена, в ней и так было с десяток проломов, через которые бурными потоками переливается дождевая вода, а вчера она наполовину обрушилась, причём оставшаяся половина покачивается, и кажется, может упасть, стоит дунуть чуть посильнее ветру. По её гребню разгуливают друг за другом парочка котов, которые обычно очень редко слезают с дерева. Когда они идут с запада на восток, впереди шествует кошка, кот позади; с востока на запад впереди шагает кот, кошка за ним. О стену также трётся огненно-рыжий жеребёнок, бодрый и шустрый, с блестящей и гладкой, как шёлк, шёрсткой. Не посчитав нужным заваливаться на стену, как он изначально задумал, он выбрал момент и улёгся на землю. Стена рухнула и перестала существовать. Большая часть её завалилась в канаву, брызги взлетели на три чи, [34] Чи — мера длины, равная 32 см. рассыпавшись ярким водопадом. Из кошачьей парочки только одна кошка вся в грязи выкарабкалась из канавы, кот бесследно сгинул. Горестно мяукая, кошка забегала вдоль канавы. Жеребёнок весело ускакал. Хотя случившееся с котом было не к добру, обрушение стены стало волнительным событием, и чем больше рассыпалось это величественное сооружение, тем большее волнение я испытывал. Теперь передо мной открылась возможность охватить всю дорогу одним взглядом. На противоположной стороне виднелись просторы лугов, поднималось земляное возвышение, утыканное разноцветными флажками по кругу, а перед ним висел огромный плакат с лозунгом. Вовсю ревел установленный на оранжево-жёлтой машине генератор. Рядом с бело-голубой мобильной телевизионной установкой с десяток маленьких фигурок в жёлтых рубашках бегом тянули по лугу чёрные кабели. Выстроившись треугольником, со стороны восходящего солнца на скорости десять километров в час воинственно надвигались десять мотоциклов. «Какое внушительное зрелище — колонна мотоциклов!» Эту фразу я слышал в каком-то фильме, и очень долго у меня с этой фразой были тесные отношения. Всякий раз, радуясь или падая духом, я непроизвольно восклицал: «Какое внушительное зрелище — колонна мотоциклов!» Моя маленькая сестрёнка спросила: «Брат, а что значит „Какое внушительное зрелище — колонна мотоциклов!“»? Я ответил, мол, то и значит. Была бы моя милая сестрёнка сейчас рядом, я бы сказал, указав на эту колонну мотоциклов на шоссе: «Цзяоцзяо, вот в этом и есть смысл слов „Какое внушительное зрелище — колонна мотоциклов!“». Но сестрёнка умерла и никогда не сможет уяснить для себя, что значит эта фраза, ах, как болит душа, кто бы знал!