Мо Янь - Сорок одна хлопушка

— Нет, так верни, — сказал отец.

— Как это «верни»? — раздражённо парировала мать. — Ты пойдёшь возвращать?

— Пусть Сяотун идёт, — откликнулся отец. — Ребёнка совесть мучить не будет, да и осуждать никто не будет…

— У детей тоже совесть есть, — ответила мать.

— Ну, решай сама, я возражать не буду.

— Придётся временно оставить, — в голосе матери звучала неловкость. — Это мы, называется, человека в гости приглашали? Суп с карасями нам сварили, пельмени с акульим мясом приготовили, да ещё столько подарков надарили.

— Это говорит о том, что ты искренне хочешь наладить со мной отношения, — сказал отец.

— На самом деле этот человек совсем не такой мелочный, как ты думаешь, — продолжала мать. — Когда тебя не было, он много помогал нам. Мотоблок продал по цене металлолома; землю под строительство дома утвердил без каких-либо подношений. Сколько людей с подарками обращались и не получили сносного участка. Не будь его, мы бы и дом не сумели построить.

— За всё мне отдуваться, — вздохнул отец. — Теперь у него в лакеях походить придётся. Он сделал подарок, теперь наш черёд его одаривать.

— Эти деньги транжирить нельзя, надо их первым делом в банк положить, — размышляла мать. — Через несколько лет Сяотуну и Цзяоцзяо учиться надо будет.

Вспыхивали фейерверки, разделяя всё вокруг на яркий блеск и темноту. Я был чуть испуган, словно оказался на границе жизни и смерти и озирался на мир тьмы и света. В этих пределах кратковременного блеска я увидел многократно возникающего Старшóго Ланя, который снова встретился со старой монахиней перед храмом. Монахиня передала ему пелёнки со словами:

— Благодетель, связи Хуэймин с мирским ясно видны, разбирайся сам.

Фейерверк погас, всё перед глазами погрузилось во мрак. Послышался плач младенца. В блеске нового фейерверка я увидел личико этого младенца, широко разевающего рот в плаче, а потом снова заметил вроде бы полную безразличия физиономию Старшóго Ланя. Стало ясно, что в душе у него бушуют эмоции, потому что в глазах у него поблёскивало что-то влажное.

В небо взлетел ещё один фейерверк, сначала вращались четыре красных кольца, затем кольца чудесным образом превратились в Четыре Больших иероглифа красного цвета — «великий покой в Поднебесной». Иероглифы моментально рассыпались в десятки зелёных метеоров с длинными хвостами, исчезнувших во мраке ночного неба. Блеск ещё одного фейерверка озарил клочки дыма от предыдущего, и воздух постепенно наполнился густым запахом пороха, от которого запершило в горле. Болтаясь по городу, мудрейший, я не раз натыкался на оживлённые церемонии, днём это были театрализованные шествия, вечером — грандиозные фейерверки, но такое, как сегодня, с иероглифами и рисунками, вижу впервые. Время идёт, общество развивается, технология производства фейерверков тоже шагнула вперёд. Дальнейшее развитие получило и искусство приготовления мяса. Ещё десять лет назад, мудрейший, у нас здесь были только поджаренные на древесном угле шашлыки из баранины, а теперь — гриль по-корейски, гриль по-японски, по-бразильски, по-тайски, жареное мясо по-монгольски. Тут и перепела на противне, бараньи хвостики на камнях, баранина на древесном угле, тушенная на гальке печёнка, запечённая в сосновых ветках курятина, утка, жаренная на персиковых и грушевых дровах… Будто в этом мире нет ничего, что нельзя взять и приготовить. Под радостные крики толпы объявили о завершении праздничной иллюминации. Пиршество когда-то заканчивается, всё хорошее длится недолго; при этой мысли я исполнился печали. Прочертив огненную линию, последний большой фейерверк взметнулся в небо на пятьсот метров, взорвался и образовал большой красный иероглиф «мясо», с которого скатывались искорки, словно капли воды с большого куска мяса, только что вытащенного из котла. Зрители стояли, задрав головы, вытаращенные глаза казались шире, чем рты, а рты разинуты так, что кулак свободно пролезет, словно в ожидании, будто мясо с неба прямо в рот им свалится. Через пару секунд иероглиф «мясо» рассыпался и превратился в десятки маленьких белых зонтиков, за ними тянулись белые шёлковые ленты, и они медленно опускались. Фейерверки растаяли, и мои глаза погрузились во тьму. Через мгновение зрение восстановилось, и я увидел, как на пустыре по ту сторону дороги разом зажглись лампы перед сотнями лотков с мясной едой. На лампах абажуры красного цвета, красное мерцание создаёт атмосферу таинственности. Очень похоже на чёртов Торжок из легенд, мелькают тени злых духов, острые клыки, зелёные когти, прозрачные уши, хвост, который не спрячешь. Мясо продают черти, едят мясо люди. Или продают мясо люди, а едят черти. Или же продают мясо люди, едят тоже люди, а то продают черти, черти же его и едят. Попав на такой ночной Торжок, человек может встретить такое, что трудно себе представить, потом вспомнив, ужаснётся, но о многом всю жизнь может гордо рассказывать. Вы, о мудрейший, удалились от земных страданий и наверняка не слышали рассказов про чёртов Торжок. А я вырос в деревне мясников, где сплошь мясо и кровь, и таких историй понаслушался. Сказывают, забрёл один человек на чёртов Торжок, смотрит, а там огромный детина жарит свою ногу на древесном угле, поджаривает, отрезает ножом и ест. Человек испуганно воскликнул: «Гляди, хромым ведь останешься!» Жаривший ногу отбросил нож и залился горючими слезами, потому что и впрямь охромел. Не выкрикни человек тех слов, нога осталась бы здоровой. А другой человек, поднявшись рано поутру, сел на велосипед и отправился в город мясо продавать, ехал-ехал и заблудился, увидел яркий свет фонарей, поехал на свет, а там оживлённый мясной рынок, да такой необычный: жарят-парят, и дым столбом, ароматы шибают в нос, продавцы зычно покрикивают, едоки мясо уминают так, что пот прошибает, торговля идёт вовсю. Обрадовался человек, велосипед спешно поставил, наладил прилавок, вынул приготовленное мясо, которое ещё остыть не успело, и не успел зазывно крикнуть, как его окружила целая толпа. Что почём, никто не спрашивает, одному цзинь отрежь, другому два, еле успевай отпускать, остальные ждать не хотят, один за другим бросают купюры в лежащий перед ним кулёк, хватают мясо и набрасываются на еду. Едят-едят, а лица свирепеют, глаза начинают зелёным огнём светиться. Видит человек — дело плохо, подхватил свой кулёк, повернулся — и ходу. Спотыкается в темноте, встаёт и опять бегом пускается, так и бежал до первых петухов, пока на востоке не забрезжила заря. Только дождавшись рассвета, увидел, в какое дикое место его занесло. Заглянул в свой кулёк, а там один пепел от горелой бумаги. Мудрейший, ведь ночной рынок жареного мяса у меня перед глазами — важная составная часть праздника мясной еды двух городов, должно быть, это не чёртов Торжок, хотя что мешает ему быть таковым? Сегодняшним людям, мудрейший, очень нравится якшаться с нечистой силой. Их сам чёрт увидит — перепугается. Вон эти продавцы мяса — все в высоких круглых колпаках белого цвета, из-за чего голова кажется непропорционально тяжёлой, стоят себе, руки так и ходят ходуном, покрикивают, не стесняясь преувеличений, чтобы привлечь покупателей. Запах древесного угля и запах мяса смешиваются в один древний запах, которому сто тысяч лет и который разливается по всему этому пространству на добрый квадратный километр. Чёрная и белая дымка сливаются в одну пёструю полосу дыма, которая поднимается в небеса, одурманивает и сбивает с пути ночных птиц. Радостно жуют мясо разодетые мужчины и женщины. У некоторых в одной руке бутылка пива, в другой — шашлык из баранины, они запивают проглоченные куски мяса и издают сытое рыгание. Другие встают друг перед другом и поочерёдно отправляют куски мяса друг другу в рот. Третьи придумали ещё более интимный способ: берут кусок мяса зубами и откусывают каждый по кусочку, пока не съедят весь, а потом губы обоих соединяются в поцелуе к общему одобрению окружающих. Мне очень хочется есть, мудрейший, я очень завидую, но я поклялся себе, что больше есть мяса не буду. Я понимаю, что всё, что происходит у меня перед глазами — твоё мне испытание. Своим рассказом я сопротивляюсь этому соблазну.