Титус Попович - Жажда

— Митру, еще два слова. Смотри, пожалеешь…

Никто не отвечал, и Пику отправился в конец улицы, где его поджидал Эзекиил. «Парень должен понравиться Баничиу, — думал Пику, — четверых одной рукой сомнет».

— Кто это? — шепотом спросила Флорица, когда Митру снова улегся рядом с ней.

— Да Пику. Пьяный. Совсем свихнулся…

Флорица долго ждала, пока Митру возобновит разговор о своих мыслях, но тот молчал. Клоамбеш, Пику, Лабош, Марку Сими, Гэврилэ Урсу… Почему они не такие, как все люди, словно и не люди даже, а черт знает что? Клоамбеша он не простит до могилы. Но и другие не лучше.

Митру долго лежал, глядя сквозь дырявый потолок в бездонную высь, откуда смотрела на него далекая зеленая звездочка.

Суслэнеску не хотелось вставать, как ни убеждал он себя, что время должно быть позднее и Кордиш может косо посмотреть на его барскую лень. Ему никак не удавалось согреться под тонким грязным одеялом, от которого пахло едким потом. За окном стояло холодное серенькое утро. Прошлой ночью он опять много пил и теперь чувствовал одновременно и голод и тошноту. Неохотно вспоминал он обо всем, что делал под пьяную руку. С удивлением, как о незаслуженном благодеянии, подумал о внутреннем тепле, вдруг наполнившем его до краев, рядом с этими грубыми людьми со странными кличками. Наступил момент, когда ему даже хотелось униженно расцеловать их всех по очереди. Это чувство возвысило его в собственных глазах, словно он открыл в себе новую, благородную черту. Вместе с тем он боялся, как бы кто-нибудь из новых друзей не почувствовал правды, не разгадал, что он только пытается сблизиться с ними, что это лишь роль, сыгранная с искренностью и отчаянием.

Наконец Суслэнеску все-таки встал и долго сидел на краю кровати, стуча зубами и придерживая на груди старенькую пижаму без пуговиц. Потом он пошарил наугад под кроватью, но туфель не нашел. Длинная комната с глинобитным полом, стол, уставленный пустыми бутылками и застывшими остатками еды, маленькие, рябые от пыли и грязи окна с желтоватыми, побитыми молью занавесками — все это производило на него убийственное впечатление. Прежде Суслэнеску не раздражал беспорядок, в студенческие годы ему приходилось жить и в худших условиях, но за время, проведенное у Велчяну и Теодореску, он успел привыкнуть к чистоте. По собственному опыту Суслэнеску, однако, знал, что опуститься для него ничего не стоит, и не хотел этого.

«Будут они меня сегодня кормить? Что за черт!» — одеваясь, с раздражением думал он.

Суслэнеску вышел на размокший от дождя заросший бурьяном двор и стал бесцельно бродить, пока не услышал хриплый голос Кордиша, доносившийся из деревянного сарайчика, где помещалась летняя кухня. Он тотчас же направился туда, но не вошел, так как оказалось, что речь шла о нем.

— Ну скажи, не бойся, ведь он тебе нравится, да? — бубнил Кордиш. — Знаю я вас, баб, стоит только вам увидеть барина, так и загоритесь… Эх, Сильвия, Сильвия, куда ты годишься, если успела забыть, кем была и кем я тебя сделал…

— Зачем ты притащил его к нам. Ведь не я его привела? А? Места лишнего, что ли, много, чтобы чужих принимать? Да еще кто его знает, может жулик какой? Приволок на мою голову. А я должна кормить его даром, из сил выбиваться, кушанья изысканные готовить, барин ведь, тонкая кишка…

Ошеломленный Суслэнеску подошел поближе и прислонился к штабелю дров. Отсюда он мог разглядеть обоих. Кордиш с завязанной мокрым полотенцем головой сидел на трехногой табуретке. Сильвия сбивала в тарелке яичницу. Руки у нее были багровые, как ошпаренные.

— Не притворяйся, постыдилась бы хоть, — перебил ее Кордиш нудным, злым голосом. — Готовы наконец эти яйца? Не видишь, что у меня и голова и живот болит. Знаю я вас. Видел, какими ты на него глазами смотрела вчера вечером, наверное в матушку свою пошла. Страшно подумать, в какую семейку я угодил.

— Подай мне вон ту ложку!

— На!.. Может быть, уже спелись? Я со двора, а вы в кровать… Барина захотелось… Что он, умнее меня, что ли? Скажи, умнее?

— Сию минутку будет готов завтрак.

— А? Зубы заговариваешь, — визгливо захохотал Кордиш. — Не нравится, что я читаю твои мысли? Стыдно стало. Так вот, имей в виду, барина этого я привел специально, чтобы испытать тебя. Думаешь, не знаю, что у тебя были и другие молодчики? Хочешь, перечислю?

— Перечисли, — спокойно согласилась Сильвия.

— А я вот возьму и не стану перечислять.

— Когда наконец кончится эта запись и ты перестанешь торчать дома, а то совсем голову задурил, — вздохнула Сильвия, расстилая грязное полотенце на угол стола. — Вот ешь. А Суслэнеску этого чтобы я здесь больше не видела, слышишь. Скажи ему — пусть убирается…

— Ага, теперь, выходит, можно и сказать, после того как вы снюхались, где встречаться, — пробормотал Кордиш с полным ртом. — А яичница хороша! У господа бога губа не дура, каких только вкусных вещей не придумал — и яйца, и куры, и многое другое.

— Ешь не торопясь, а то опять живот разболится. Как ты думаешь, Кордиш, если победят на выборах царанисты, назначат они тебя директором?

— Не Суслэнеску же назначат. Можешь бы спокойна…

Изумленный Суслэнеску не знал, как уйти незамеченным. Ему хотелось и плакать и смеяться, от голода кружилась голова. Он осторожно отошел от сарайчика, не в силах придумать, что предпринять. От Теодореску он ушел, повинуясь минутному глупому возбуждению, и теперь совсем растерялся. Ведь во время ночной попойки Кордиш все время лез целоваться, называл его братом, и вот…

— Доброе утро и дай вам бог здоровья, — услышал он за спиной приятный и доброжелательный голос Гэврилэ Урсу. Обрадованный приходом старика, Суслэнеску обернулся, пожал ему руку и хотел было заговорить о чем угодно, только бы забыть о своем глупом положении, но Гэврилэ опередил его.

— Где господин Кордиш?

— Там, — показал Суслэнеску на летнюю кухню.

— Прошу вас, пойдемте вместе. Нам надо поговорить о серьезных вещах.

Когда они вошли, Кордиш что-то хмуро пробормотал, не переставая жевать, но Сильвия пригласила их к столу.

— Окажите честь, позавтракайте с нами.

— Спасибо, — поспешно ответил Суслэнеску и уселся рядом с Кордишем, но хозяйка ничего ему не подала. Как видно, позвала лишь из вежливости.

— Что слышно, дядюшка Гэврилэ? Почему это вы вырядились, как на праздник, в этакую погоду? — удивился Кордиш.

— Я уезжал из села, только что вернулся. Привез важные новости.

— У вас всегда что-нибудь важное. Жена, дай-ка лучку. Ну, как спалось, Суслэнеску? Хорошо? Лучше, чем у этого, провались он…

— О да, чудесно, — ответил Суслэнеску, проглатывая слюну.

— Очень рад за тебя. Дай мне еще чего-нибудь, Сильвия, никак не наемся, словно в прорву какую все проваливается. Рассказывайте, дядюшка Гэврилэ…