Титус Попович - Жажда

Внутри топилась печь, наполняя всю комнату красноватым, колеблющимся светом, слышался чей-то густой, басовитый храп. Без долгих размышлений Суслэнеску постучал по стеклу ногтем, потом застучал кулаком по раме и, наконец, потеряв терпение, стал колотить ногами в стену.

— В чем дело? Это ты, Кула? — раздался хриплый от сна голос.

— Нет. Это не Кула.

— Тогда кто же?

— Из Лунки, из села…

— Какой дьявол тебя занес сюда? Будьте вы прокляты все, отдохнуть человеку не дадут… Убирайся, не то выйду все кости переломаю.

— Я от господина Паппа… от барона, — в отчаянии завопил Суслэнеску.

— К черту барона! Кто ты?

— Я из Лунки… Новый учитель… молодой…

— А? Почему сразу не сказали? Что вам угодно?

За окном вспыхнула спичка, засветилась лампа. В ее тусклом свете появилось красное, небритое лицо начальника вокзала. Туркулец прижался лицом к стеклу.

— Что же вы хотите? — спросил он.

— Билет…

— До завтрашнего вечера не будет ни одного поезда, кроме воинских. Идите домой…

— Господин начальник, прошу вас, умоляю, нет, это невозможно! Вы что, не румын? — завопил Суслэнеску, приходя в ужас от одной мысли, что начальник не пустит его погреться у чугунной печурки, тепло которой он, казалось, чувствовал сквозь стекло. Суслэнеску порылся грязными, дрожащими пальцами в карманах, вытащил какое-то удостоверение и протянул его начальнику, который растерянно топтался у окна. Туркулец сонными глазами просмотрел документ, тяжело встряхнулся всем телом и, открыв дверь, жестом предложил Суслэнеску войти.

— А что случилось, господин учитель? — спросил он, возвращая удостоверение. — Я не узнал вас.

— Все это ужасно… происходят страшные вещи…

— Да? Мне очень жаль, что вы до сих пор не оказали нам честь и не зашли запросто в гости, как принято между интеллигентными людьми. Прежде я чаще бывал в Лунке, приходил к моему другу, отцу Иоже. Но теперь не до этого… Боже, на что вы похожи, господин учитель!

— Мне непременно… непременно надо уехать.

— Что-нибудь серьезное в семье?

— Да, — кивнул головой Суслэнеску.

Тепло печи пронизало его насквозь, в глазах выступили слезы радости.

— Знаете что? Побудьте здесь до утра, а там посмотрим… С поездами у нас такое творится, что не сядешь. Вчера только задавило двоих — упали с крыши. Раздевайтесь и сушите одежду… Господи, ну и вид!.. Так недолго и заболеть… Я дам вам шинель… Раздевайтесь, что тянете, сами должны понимать — ведь ученый.

Суслэнеску стянул с себя одежду и развесил мокрые вещи на спинке стула. Теперь он остался голым и весь дрожал от холода, а зубы стучали так сильно, что Туркулец, пожалев его, протянул грубую железнодорожную шинель, от которой несло плохим табаком и гарью. Однако, стараясь подчеркнуть, что все еще не простил Суслэнеску за проявленное к нему пренебрежение, он добавил:

— Знаете, очень жалко, что вы не побывали у нас. Мы с женой, конечно, люди простые, но у нас дочь-гимназистка. Я держу Ливиуцу дома, пока все не уляжется, — еще попортят в этой неразберихе.

— Избави бог, — поддержал его Суслэнеску.

Глаза и все тело у него горели, временами ему казалось, что он проваливается в теплую воду.

— Давайте вздремнем еще немного, — предложил начальник станции, укладываясь на столе… — А позвольте узнать, по какому делу вы пожаловали к нам?

— По очень важному, — усмехнулся Суслэнеску и мгновенно уснул, сидя на стуле.

Глигор Хахэу робел перед Митру, хотя, при желании, мог справиться с ним одной рукой. За последние несколько дней Митру так изменился, что многие из влиятельных на селе людей стали относиться к нему совсем по-иному и это окончательно сбило с толку Глигора. Теперь он целыми днями торчал у Митру: рубил дрова, хотя нужды в них особой не было, — Флорице почти нечего было готовить, — помогал настилать крышу, но чаще всего просто глазел на Митру удивленными, непонимающими глазами. Он соглашался со всем, что Митру говорил, чувствуя, что это доставляет тому большое удовольствие, или молчал, безуспешно стараясь разобраться в своих мыслях. Если бы старик Урсу согласился отдать теперь за него Марию, то он мог обойтись и без их земли. Слава богу, сам получит теперь три-четыре югэра и сумеет умножить их. Придя к такому выводу, Глигор задумчиво разглядывал свои огромные мозолистые руки, расправлял плечи и напрягал мышцы, пока ему не казалось, что накопившаяся в нем сила вот-вот вырвется наружу, потом с шумом выдыхал из себя воздух. Ему бы хоть четверть смелости Митру, и он давно объяснился бы с Марией, но при встрече с ней мысли парня мешались, слова застревали в горле, и ему едва удавалось выдавить из себя всегда одну и ту же фразу: «Ну, что нового?» Потом он срывал с головы старую засаленную шляпу и проходил мимо, горя желанием обернуться, чтобы еще раз взглянуть на девушку. После этого он уже ни на что не годился — весь день томился и тяжело вздыхал во дворе у Митру. Флорице, знавшей обо всем, становилось жалко его.

— Слышь, Глигор, не выставляй себя на посмешище всего села, — журила она парня. — Ведь богатеи они, не для тебя эта девушка…

Глигора это страшно сердило, но он отвечал мягко и огорченно:

— Почему? Что же я, не человек?

Всю ночь лил холодный проливной дождь, но к утру небо прояснилось и потеплело. Листва и травы засверкали в ярких лучах весеннего солнца.

Глигор шел к Митру из дома на другом конце села и неподалеку от колодца столкнулся с Марией. Ему вдруг страшно захотелось встать перед ней на колени, но, застыдившись своей слабости, он так растерялся, что, весь красный, прошел мимо девушки, даже не поздоровавшись.

— Что людей не замечаешь, растяпа? — крикнула ему вдогонку Мария, а он так и остался стоять среди дороги с открытым от неожиданности ртом. Хорошо еще, что никто этого не видел.

Митру уже встал и, чертыхаясь, пилил ржавой, тупой пилой сырые доски. Пытаясь помочь, Глигор стал соваться ему под руки и мешать.

— Отойди, пока пальцы не отпилил, — не вытерпел наконец Митру. — Что ты сегодня с утра сам не свой?

— Дурень я, вот что! — мрачно ответил Глигор.

— Это правда, что греха таить, — кивнул головой Митру. — Как ты только сам додумался?

Митру хотелось пошутить, но Глигор оставался совершенно серьезным.

— Приметил за собой такое, — хмуро подтвердил он, подбрасывая на ладони щепку.

Митру отложил пилу, вытер руки о штаны и пристально посмотрел в глаза приятелю.

— Да что с тобой стряслось, дружище?

— Что с ним может случиться, — послышался из сарая голос Флорицы. — Видать, опять встретился с этой девчонкой, а потом сразу к нам, ведь от него спасу нет, как от детишек-озорников.

— Скажи, чтобы она оставила меня в покое, — взмолился Глигор.