Титус Попович - Жажда

На дороге появился вдребезги пьяный Кордиш. Он шел раскачиваясь, несмотря на все старания держаться прямо. Ноги решительно отказывались подчиняться учителю, и на лице его застыло удивленное выражение, словно он никак не мог понять, что с ним происходит и какая неведомая сила толкает его из стороны в сторону. Всю ночь Кордиш пропьянствовал с Баничиу, Блотором и Пику. Только Урсу оставил компанию и ушел домой да Клоамбеш, сославшись на усталость, улегся спать. Они долго смеялись над Суслэнеску, и каждый раз, когда о нем заходила речь, Кордиш вставал из-за стола и пытался изобразить, как тот стоял, прижавшись к стене, с опустошенными ужасом глазами. Потом, когда все опьянели, Баничиу набросился на него с руганью, и они помирились лишь после того, как Кордиш с таким чувством спел гимн железногвардейцев, что Баничиу прослезился. Кордишу все время хотелось плакать от обиды на Баничиу, который обращался с ним хуже, чем со слугой. Он не мог понять этого человека, который издевался даже над самим бароном и утверждал, что завтрашняя манифестация, которую с нетерпением ждал Кордиш, всего лишь дурацкая затея. Узнав, что брат Кордиша, Кула, коммунист, Баничиу посоветовал передать ему, чтобы тот умерил свой пыл, если не хочет распрощаться с жизнью. Кордиш, уважавший брата, который вывел его в люди, с утра отправился предупредить его, чтобы он не выходил в этот день из дому и ни и коем случае не мешал манифестации.

На воздухе, однако, вместо того чтобы протрезветь, Кордиш настолько осоловел, что даже забыл, по какому срочному делу направился к брату. Его тошнило, и, чтобы окончательно не скиснуть, он запел во весь голос неприличную песню.

Женщины толпой кинулись к учителю и окружили его.

— Господин Кордиш, сделайте доброе дело — вычеркните нас, — все разом заговорили они.

— …темные мы… не знали…

— …лучше остаться пищим.

— …я вся в синяках.

— …директор еще спит.

— …записались, потому что не знали, что нельзя…

— …директор нас уговаривал.

Ухватившись за Кордиша, женщины тянули его в разные стороны, а он хоть не понимал и половины из того, что они говорили, был страшно доволен общим вниманием.

— Бабы, — закричал он наконец, подняв руку. — Я вам объясню… скажу все как есть…

— Говорите, господин учитель.

— Прежде всего — будьте учтивыми! Да, женщины… я…

— Оставьте вы его, — зашептала одна из вдов, — не видите, что он вдрызг пьяный?

Кордиш расслышал ее слова и хотел было рассердиться, но тут же забыл об обиде.

— Вы связались с коммунистами… с директором, а теперь расплачиваетесь, — провозгласил он. — Да! Учтивость и патриотизм — вот чего нам не хватает. Вы, бабы, без царя в голове. Задумали тягаться с господином бароном. Помяните мое слово, когда… Пусть директор отдаст вам свою землю, у него ее достаточно! А? Что вы на это скажете? Пусть он вам не болтает разные глупости…

— Постойте! — послышался чей-то голос со стороны корчмы Лабоша.

Все обернулись и увидели Катицу Цурику, бегущую что было сил к школе. Платок у нее развязался, и редкие седые волосы болтались по плечам, что считалось большим позором для вдовы. Деревянный мост через протоку загудел под грузными шагами Катицы. Остановившись перед женщинами, она не переводя дыхания принялась кричать оглушительно громким, пронзительным голосом:

— Что вы, рехнулись? Ирина, твоя мать сказала, что ты пошла вычеркиваться из списков. Правда это?

— Тетушка Катица…

— Правда? — взвизгнула Катица и, схватив женщину за ворот кофты, принялась трясти ее.

— Тетушка Катица… Этой ночью к нам приходили… избили… грозились убить.

— А ты и струсила? — кричала Катица. — Тебя немножко встряхнули, а ты уж испугалась? А меня что — не били? А? А ну, глядите сюда… — Катица отступила на два шага и резким движением задрала юбку на голову, обнажив белый жирный живот, покрытый огромными синяками — следами подкованных сапог. — И тут, и тут… — добавила она, срывая кофту. Вся ее белая отвислая грудь была в черных пятнах, через плечо тянулся кровавый шрам.

— Что, видели? — со злостью и ожесточением крикнула она, и слезы потекли по ее красному, словно ошпаренному лицу. — А вы испугались, дуры несчастные… Им только этого и надо, чтобы земля у барона осталась, накажи его бог.

— Ты будь учтивой, — остановил Катицу Кордиш, раздраженный ее криками, словно они относились к нему.

— А ты иди спать. Всю ночь тебя жена искала, горемыка, — напустилась на Кордиша Катица и так толкнула его, что он чуть не полетел в канаву. — Постыдился бы… барином себя считаешь, а не держишь сторону села.

Кордиш разинул рот от удивления: так с ним еще никто не разговаривал. Он считал себя лучшим другом и советником крестьян, их любимым учителем.

— Что ты там болтаешь, старая шлюха? — почти плача от обиды, закричал он.

В трезвом виде Кордиш, конечно, сумел бы справиться с этой угорелой бабой, но теперь ему не подчинялся даже собственный язык.

— Ишь ты, еще ругается. Твоя мать — шлюха.

Это переполнило чашу терпения Кордиша. Он закачался, как от удара, потом повернулся к зданию школы и, заметив в воротах Анну, завыл как помешанный.

— Эй ты, Теодореску! Калека! Чтоб у тебя вторая рука отсохла и ты пошел по дворам за милостыней. Посмотри, до чего людей довел. Выходи на двор, я тебе кишки выпущу. Вот ты, старая слепая корова, позови Теодореску, пусть посмотрит, как темные бабы над нами, интеллигентными людьми, издеваются. Ты, ты виноват во всем…

— Что он сказал? — крикнула Анна. — Да как ты смеешь?

Она вытянула руки и хотела спуститься с крыльца, но потеряла равновесие и непременно упала бы, если бы на помощь к ней не поспешила Савета. Тут Катица бросилась к Кордишу и влепила ему звонкую пощечину.

— И ты, подлая тварь, смеешь еще ругать господина директора? Ты? Вот тебе еще, получай.

Остальные женщины, как по сигналу, тоже набросились на Кордиша и стали молча колотить его кулаками куда попало. Одна из них ухитрилась вырвать ему клок и без того редких волос.

Сначала растерявшийся и ослепший от боли Кордиш болтался под ударами из стороны в сторону, но потом, не на шутку струхнув, завопил на всю улицу, моля о помощи и пощаде:

— На помощь!.. Спасите! Караул!

Катица первая поняла, что женщины могут убить учителя, и ударом ноги вышибла его из клубка тел. Кордиш бросился бежать вдоль улицы. Весь хмель сразу пропал, словно на голову ему вылили несколько ведер холодной воды. Почувствовав что-то теплое на лице, он провел по нему рукой и, увидев кровь, завыл как безумный.

Еле переводя дыхание, женщины стали приводить себя в порядок, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Неожиданно Катица захохотала визгливым невеселым смехом.