Титус Попович - Жажда

— У меня страшно болит голова, — пожаловалась Ирина. — Не найдется ли у тебя чего-нибудь выпить?

— Конечно, найдется, — вскочила Эмилия. — Вишневая настойка собственного приготовления.

— А ты, попадья, выпьешь?

— Немножко… совсем немножко, врачи мне запретили.

— И правильно сделали, — согласилась Ирина, хитро подмигнув. Эмилия заметила это. В душе ее росло беспокойство, ведь вскоре неизбежно зайдет разговор о Джеордже, и ей захотелось рассказать все этим женщинам, которых она не любила, но которые ее понимали.

Выпили по стаканчику, и попадья наполнила их снова. Эмилия почти не спала всю ночь, очень устала, и наливка растекалась по ее телу, как ртуть, вместе с тяжелой тоской.

— Ну, расскажи, Милли, что у вас случилось? — лениво проговорила Ирина.

Но от Эмилии не ускользнуло, что соседка горит от нетерпения поскорее узнать все новости: в глазах Ирины сверкнул знакомый блеск, всегда появляющийся, когда шла речь о Джеордже.

— Так, пустяки… Он хочет отдать землю, поделить ее…

— Продать землю? — поразилась попадья. — Но зачем же? Муж говорит, что наступает инфляция, как и после прошлой войны.

— Нет. Он хочет отдать ее так. Бесплатно.

Попадья и Ирина обменялись быстрым взглядом. Эмилия поняла: они не верят ей. Они уверены, что она что-то скрывает, например историю с Марией Урсу. Это неверие еще больше рассердило ее.

— Пейте, допивайте свои стаканы… я говорю вам правду… Какое мне дело, если коммунисты приказали ему разориться. У нас есть ребенок, мы обязаны его вырастить.

— Да, госпожа, — согласилась жена Кордиша.

— С чего же это взбрело ему в голову?

— Черт его знает? Наверно, не совсем нормальный.

— Ах, как ты можешь говорить так, — вмешалась попадья. — Господин директор такой тонкий, культурный человек…

— Да, — кивнула головой Сильвия Кордиш.

Все замолчали. Эмилия опьянела, и ей захотелось спать. Ирина начала не спеша рассказывать, как узнала о героической смерти учителя Джиурджиу и как была удивлена, когда обнаружилось, что она совсем не переживает… Все-таки это был близкий знакомый, тонкий, вежливый человек, проживший у них дома почти три года. Эмилия не слушала. Прямо перед ней висела фотография Дануца четырех лет. Его серьезная мордочка с высоким лбом и крепко сжатыми губами до слез растрогала ее.

— Как жаль, что у тебя нет радио, мы бы так славно повеселились, — сказала Ирина. — Как редко встречаемся мы, женщины, а помните, как было в школе, в интернате?

— О, сколько времени утекло с тех пор… Трудно представить, что я когда-то училась там, — вздохнула попадья. — Прекрасная настойка. Как ты ее приготовляешь?

Эмилия пожала плечами.

— Как обычно.

— Сладкая и вкусная.

— Тебе все-таки не следовало бы допускать, чтобы Джеордже связывался с коммунистами. Ты такая энергичная, властная. Подумать только, что он избегает общества своих старых друзей и предпочитает им Арделяну. Вы понятия не имеете, что это за тип!

Как в тумане, Эмилия вспомнила, что несколько лет назад все село говорило о том, что Ирина сошлась с механиком и по ночам ходит к нему домой.

— Хорошо, что кончилась война, — вздохнула попадья. — Я так боялась за мужа.

— Ах, оставь, дорогая, ему совсем не помешало бы немного военной выправки. Брюшко отращивать начал, — засмеялась Ирина.

— Лучше брюшко, чем… — попадья запнулась. — Не сердись, Милли.

— Да я не сержусь. Ты совершенно права… Я разведусь. Не позволю ему разрушать будущее ребенка и мою жизнь.

— Знаешь, делай как хочешь, никто не может тебе помешать… но муж говорил, что скоро коммунистам конец, всех попрячут в тюрьму.

Женщины выпили еще и еще. У Эмилии страшно разболелась голова. Каждое слово этих вульгарных женщин, как удар, отдавалось у нее в висках.

— Я разведусь… брошу его… — пролепетала она.

Дверь отворилась, и вошла старуха. Она понюхала воздух и ядовито засмеялась.

— Недурно устроились. Как шлюхи, с утра за вином.

— Как же быть, тетушка Анна. Молодость-то уходит, — заплетающимся языком ответила Ирина.

— Эх вы! Лучше бы шли домой, чтобы глаза мои вас не видели. А от тебя, попадья, я этого совсем не ожидала.

— Бросьте, тетушка Анна, лучше выпейте с нами рюмочку, — предложила, вставая из-за стола, Ирина.

Она взяла старуху за плечи, насильно усадила за стол и всунула ей в руку рюмку.

— Дай бог здоровья, — чокнулась Анна.

Неожиданно Эмилия разрыдалась, шатаясь, подошла к кровати и упала на нее лицом вниз. Женщины, мешая друг другу, кинулись к ней.

Анна, сидя за столом с рюмкой в руке, недоуменно и сочувственно качала головой.

С улицы послышался глухой ропот толпы, чьи-то неясные крики.

Через каких-нибудь четверть часа после того, как Васалие Миллиону прошел по улицам села с барабаном, у примэрии уже шумел народ. Многие пришли с косами и вилами. Сначала в толпе царило оживление: слышались шутки по адресу барона, которого никто из крестьян никогда в глаза не видел. Но постепенно толпой овладело томительное нетерпение. Все смотрели вдоль улицы, ожидая появления моцев. У примэрии собралась почти половина села. Все, кому предстояло получить землю, привели с собой семьи, многие явились просто из любопытства. Странно и неприветливо выглядела обезлюдевшая улица и дома с плотно закрытыми воротами. Те, кто пришел «с оружием», застыдились и сложили вилы и косы вдоль красной кирпичной ограды примэрии. Можно было подумать, что крестьяне просто замешкались по пути на работу и вскоре отправятся на поле. Вдовы в сотый раз рассказывали, как ночью к ним явились люди с закутанными лицами и жестоко избили их. Слушатели недоумевали, кто мог так подло обойтись с одинокими женщинами.

В примэрии остался один Бикашу, исполнявший обязанности сторожа. Писарь Мелиуцэ бесследно исчез. Арделяну, Митру и Джеордже сидели у телефона, стараясь связаться с уездным комитетом партии. Рядом на облезлом кожаном диванчике лежал Суслэнеску. Учителю было очень плохо: все кости ныли, как открытая рана. Но жаловаться он не хотел и сам умилялся собственной выдержке. Как в тумане, шевелились за столом фигуры Арделяну, Джеордже и Митру, их слова скользили где-то над ним в воздухе, и понять их было свыше его сил. Арделяну и Джеордже всю ночь о чем-то проговорили, о чем именно — Суслэнеску не знал, но, судя по отдельным долетавшим до него словам, речь шла о чем-то очень простом и хорошем.

Через каждые пять минут Арделяну принимался с яростью крутить ручку телефона, и тогда звонок весело трещал в грязной конторе примэрии. Никто не отвечал. Джеордже молча расхаживал по комнате с сигаретой во рту. Он чувствовал растерянность, как в первые дни после мобилизации, и не знал, чем себя занять. В течение ночи он несколько раз собирался рассказать все Арделяну, но в последнюю секунду передумывал. Что-то все же отделяло его от этого человека, вероятно те самые вещи, о которых он не решался рассказать. Об Эмилии он вспоминал, как о чем-то очень далеком.