Елена Азарова - Завернувшись в теплый плед. Лето

Неожиданно мой собеседник встал, посмотрел на меня внимательно и как-то глубоко и спросил:

— Вы живой?

Вопрос прозвучал так неожиданно, что я замешкался. Но потом выдавил из себя глупый смешок и ответил:

— Ну конечно.

Он прищурился, кивнул мне головой, развернулся и вышел из кофейни. Больше я никогда Его не видел.

В тот вечер я вернулся домой раздосадованный и какой-то нервный: утреннее происшествие никак не шло из головы. На фоне бубнил что-то диктор новостного канала, в чайнике кружилась заварка, я поднял голову и посмотрел в окно…

И не мог отвести взгляда. Там, на внутренней части забора (в модном стиле «ранчо», состоящего из сочетания дерева и бетона, боже, как пуст я был!), было мое лицо. Со стены на меня смотрели мои глаза. В этот же миг пропитанное тяжестью небо не выдержало. Где-то высоко заклокотал гром. Пошел дождь.

Я смотрел, как капли начинают размывать краски. Вот сползает черная челка, вытекает прямо из центра зрачка масляной каплей. Кончики глаз загнулись вниз и стали похожими на запятые. Длинные угольные капли рассекли щеки, нос, губы. В какой-то момент мне показалось, что я в клетке. Или это не я?

В тот день в газетах, на телевидении, в соцсетях прогремел настоящий взрыв: нового граффити найти не удалось. Прошел день, прошел дождь, но заветная стена так и не была обнаружена. Фанатики скулили, заинтересованные — качали головой и спрашивали, не случилось ли чего-нибудь и увидим ли мы тайного властителя умов снова.

Как вы уже догадались, на следующее утро наш столик в кофейне пустовал. Я просидел за ним два часа, но никто, естественно, не пришел. Когда я уже собирался уходить, официант принес мне записку. Я торопливо развернул сложенный лист и прочел: «Я спрошу снова и на этот раз жду честного ответа. Вы живы?»

С тех пор прошло много лет. Я променял ипотеку на учебный кредит, а дом с забором в модном стиле «ранчо» — на скромную студию. Успешно защитился, переехал в другой город, стал преподавателем в крупном университете, успел найти жену и развестись, влюбиться снова. Каждый сентябрь во время нашего первого занятия со студентами я смотрю на тех, с кем мне предстоит идти бок о бок долгих четыре года, и спрашиваю, еще до того, как представляюсь: вы живы?

Почти все они отвечают смущенными или глупыми смешками, улыбками, переглядками, закатыванием глаз, напускным равнодушием.

Но я не сержусь. Даже не смотрю на них со снисхождением.

Пройдет четыре года, и я спрошу у них снова. У них и у себя. И буду надеяться на честный ответ…

Что-то выдергивает меня из забытья. Облизываю сухие потрескавшиеся губы, но глаз не открываю.

— Служба спасения, служба спасения. Кто Вы? Назовите координаты. Служба спасения. Служба спасения. Вы живы?

Монотонно пищит датчик, отсчитывая пульс. Бабушке девяносто три года, и две недели назад она успешно перенесла операцию. Показатели постепенно приходят в норму (с поправкой на возраст и некоторые хронические болезни), но я вижу, что в ней нет былого задора. Она по-особенному тихая и кроткая. Ангелоподобная.

Я прихожу в больницу каждый вечер. Заступаю на вахту, как говорит мама. Мы с бабушкой ужинаем, а потом разговариваем, вспоминаем давно умершего деда, бывает, молчим. Я смотрю в окно, уже темнеет, и в глубине проема отражается старческое, похудевшее, усталое лицо. Сегодня в палате совсем тоскливо.

До конца времени посещений остается пятнадцать минут, и меня вдруг охватывает грусть, что нужно снова оставлять бабушку одну. Однажды я тоже лежал в больнице после сложного перелома, и, помнится, был крайне рад, когда посетители наконец уходили, оставляя после себя фрукты, свежие журналы и заказанные мной книги. Мне нравилось одиночество, точнее ощущение, что я был сам за себя. Сам общался с врачами, ходил на процедуры, выбирал, в какое время ложиться спать. Но двенадцать лет и девяносто три года — это камни разных пород и разной тяжести.

— Помнишь, мы однажды поехали с дедушкой в лес? И он все пугал меня, что за деревом прячется тролль? — вдруг улыбнувшись, спросил я.

Бабушка молча кивнула головой, и я неожиданно начал:

— В одной далекой стране, столь далекой, что мы никогда о ней даже не слышали, правили две великанши, и звали их Лючия и Тенебра.

Поля там терялись за горизонтом, а вершины деревьев — в небесах. На севере ее омывали океаны, а на юге изрезали горные хребты. И была Лючия жизнерадостной, энергичной и дружелюбной. Она любила вставать засветло и пробегать от самого выдающегося в водную гладь мыса до самой высокой горной вершины. Тенебра же была молчаливой, скрытной и строгой. Она редко появлялась на людях днем, но ночью в ее покоях всегда горел свет.

Долго длилось их совместное правление. Но со временем Тенебра все больше отдалялась от мирских дел и однажды покинула столицу, отправившись далеко на восток, в сумеречные долины. Какое-то время все шло как обычно, но в конце концов установленное великими правительницами равновесие было нарушено. Страна захлебывалась в водопаде идей и предложений Лючии, а кроме того она не могла разрешить ни одного взрослого спора, ведь сердце ее было готово понять и утешить всех.

Чтобы вернуть изрядно пошатнувшийся порядок, было установлено, что каждый житель страны по достижении совершеннолетия должен совершить путешествие с запада — из самого сердца страны — ее столицы, на восток — в сумеречные земли, где обитала Тенебра.

Новые правила пришлись по душе жителям далекой страны. Они росли под чутким и ласковым взглядом Лючии. Она учила, что хоть и непросто быть смелым и сердечным, на правильной тропинке камней не больше и не меньше, чем на других.

Западные земли полнились детским смехом, поднимавшим в небеса воздушных змеев, а недолговечные слезы и обиды отпускались с перелетными птицами.

Как только дети вырастали, они собирались в долгий поход и отправлялись в свое путешествие. Лючия провожала их и для каждого находилось у нее светлое напутствие.

О сумеречных долинах Тенебры ничего толком не было известно, только прекрасные слухи. Поговаривали, что ночи там наполняла тишина и благодать. Что волны там рассыпались у берега хрупким хрусталем, а неведомые птицы рассказывали сказки в кронах деревьев.

Говорили, что Тенебра была строга и справедлива ко всему сделанному и не сделанному. И когда приходило время, она встречала вчерашних ребят и слушала данные им Лючией напутствия и истории пройденного ими пути.

И не было во всей стране места прекраснее этого, и никто не хотел уходить оттуда, оттого никто и не возвращался.

Я замолкаю. Бабушка улыбается, я убираю слезинки, застывшие в уголках ее глаз.

— Интересно, в какой он сейчас сказке? — спрашивает она.