Татьяна Попова - С чего начать? Истории писателей

Отдохнули все, встали, снова за дела принялись. Позже ужин готовили, ели да чай пили. Никогда так не ждала малышка вечера. Легла в кровать, прикинулась спящей. А сама то и дело посматривала сквозь ресницы. Не идет ли уже домовой? Нет, дверь скрипнула просто. Уже почти задремала, как вдруг слышит:

— Ну, здравствуй, Нюшенька!

Вскочила девочка, смотрит, а на окошке домовой сидит. На Кузю из мультика не похож совсем. В халате длинном, с полотенцем на голове — видать, из бани прямым ходом.

— Здрасьте, дядя Домовой! — вымолвила Нюша.

— Прохор Иваныч я. Ну что, нашкодила похлеще Митрофана ты нынче. Что, хорошо ли без Печки живется?

— Пло-о-о-о-хо! Простите меня! Я больше так не бу-у-ду!

Прохор Иваныч хихикнул, крикнул вполголоса: «Митроша, подойди-ка!» — и задумался. Девочке стало страшно. А вдруг не получится ничего? Сердце громко стучало. Тук-тук.

— Тук-тук! Ну что, поговорили, Проша? Что придумали? — кот незаметно проскользнул в комнату и уставился на Нюшу. Та почти замерла.

— А что тут придумывать? Все давно известно. Печка у нас по пустякам не дуется. Но раз уж ты просил… А вот скажи-ка, Нюша, зачем тебе мама?

— Мама? Ну… Как зачем? Я ее люблю, она хорошая. Мы играем вместе, ходим гулять.

— И все?

— Ну-у-у… Еще вкусности разные готовит, читает книжки.

— А ты ее можешь побить или обозвать?

— Не-э-эт, это же мама. Она расстроится и накажет меня.

Покивал Прохор Иваныч и обратился к коту:

— Митрофан, а почему ты Печку не обижаешь?

— Она подруга моя. Без нее никакой жизни в доме нет. И согреться, и подремать, и обед разогреть. А какие сказки она мне на ночь шепчет — заслушаешься, мур.

— Я поняла! — закричала девочка.

Проша и Митроша как по команде повернули головы в ее сторону.

— Что поняла? — спросили в голос.

— Нехорошо обижать друзей. И маму тоже.

Домовой заулыбался и сказал:

— Правильно поняла. Видишь, как из-за нескольких слов может все поменяться! Так что прежде чем сказать, десять раз подумай. Слово иногда сильнее кулака бьет.

— Ла-адно… — Нюша почти собралась плакать, но сдержалась. — А Печку-то как вернуть?

— А надо?

— Конечно.

Прохор Иваныч достал из кармана сложенный листок и протянул девочке:

— Тут написан стишок. Тебе надо его прочитать и три раза повернуться вокруг себя.

— А я читаю плохо.

— Ну, не хочешь — как хочешь! — домовой будто собирался уходить.

— Я сейчас, сейчас.

Пробежала Нюша глазами по записке, вздохнула и стала медленно читать:

— Печка-печка, воз-вра-щай-ся.

На меня не обижайся!

В доме без тебя беда,

Нам нужна ты на-все-гда!

Дочитала, быстрее волчка покрутилась. И тут же помчалась к двери. Сработало ли заклинание? Выглянула аккуратно — нет Печки. Только рот открыла для возмущения, как вдруг по частям начала возвращаться пропажа. Кирпичи. Побелка. Труба. Все как раньше.

Нюша на цыпочках пробралась к Печке, а следом за нею и помощники подоспели. Кинулись Печку обнимать да приговаривать: «Здравствуй, здравствуй, голубушка! Все теперь дома на месте!» Голубушка улыбалась да пританцовывала занавесками. Забылась Нюша на радостях, давай в ладоши хлопать. Разбудила родителей. Думала, ругать будут. А они увидели Печку — и сами захлопали: «Глянь-ка, вернулась наша помощница!»

— Дочка, а ты почему не спишь? — спросила мама.

— А я… Меня Митроша разбудил. Я пришла — а тут Печка.

Девочка подмигнула коту и поискала глазами Прохора. Но его и след простыл.

Когда все утихомирились заново, Нюша лежала в обнимку с усатым другом и шептала слова благодарности:

— И Прохору Иванычу передай, ладно? Он такой хороший!

— Слышу-слышу! Спасибо! — послышалось проказнице сквозь дрему.

С тех пор Нюша стала послушной и никого не обижала. С Печкой и Митрофаном сдружилась накрепко. Прохор Иваныч не показывался, но девочка помнила, что он все-все видит.

Когда мне было шесть, мы с Бабушкой и Мамой уже договорились, что я почти взрослая. Нужно было готовиться к самостоятельной жизни, к школе и возможному скорому замужеству. Воспитывать в себе альтруизм, ответственность, щедрость и учиться творить добрые дела.

Первый шаг на этом пути Бабушка предлагала сделать со стороны игрушек. Подойти к ним с мешком и… (до сих пор комок подкатывает к горлу) собрать всех своих детей: родных, приемных, подаренных и найденных в песочнице и отдать их на растерзание в детский сад.

— Ты уйдешь, а они останутся радовать младших детишек, — напутствовала Мама.

Чтобы я не убивалась над каждой игрушкой, Бабушка мне помогала. Она выхватывала все без разбора и погружала в черное нутро второго мешка, так быстро, что и не углядишь. Я же, сквозь слезы, не могла даже отличить одного подопечного от другого, выбирая «ненужное» скорее на ощупь.

Предновогодним утром радостная Бабушка и похоронная я принесли в сад два полных мешка «подарков». Было бы не так тяжко, если бы мы подарили их не своей, а другой детской группе. Но меня воспитывали через преодоление.

Спустя полчаса я была вынуждена занимать унизительную очередь, чтобы поиграть с собственным Чебурашкой. Надо было не смотреть по сторонам, но боковое зрение все равно выхватывало кадры, как из фильма ужасов.

Вот кукла Катя в руках у Сережки. С ней и Бабушкой мы ездили на море в прошлом году. А теперь по ее нежному загорелому тельцу Сережка выводит какие-то каракули черным фломастером. Дылда Светка, приложившая меня позавчера на прогулке об качели, теперь тягала за волосы мою Танюшу, разодрав на ней платье, которое мы с Мамой недавно сшили. Самая маленькая в группе и всеми обиженная Наденька вымещала свои горести на моем плюшевом тигре. Сидя в углу, она что-то бубнила и вырывала ему шерсть из хвоста.

Мне очень тяжело было желать добра этим бесцеремонным людям. Воспитательница вытряхнула на ковер мешки с остатками игрушек и ушла.

«Толик! — я потерла глаза, — Как он мог тут оказаться?!»

Толик — маленький резиновый медведь. Страшненький, но очень любимый. Имя свое он получил в честь Папы, который не жил с нами уже года два. И Мама и Бабушка знали, что значил для меня Толик. «Нет, они не могли его подбросить в мешок. Неужели я сама взяла, по ошибке?»

— Что это за страшко? — закончивший роспись по кукле Сережка потянул к Толику руку. Не задумываясь, я впилась зубами в его пухлое запястье.

Сережка завизжал дурниной, оттолкнул меня и понесся ябедничать воспитательнице. Я же схватила Толика и рванула в противоположную сторону — в раздевалку. Чуть не выдрав дверку своего шкафчика, запихала медведя в болтавшуюся на резинке варежку и захлопнула шкаф.

Пульсируя от страшного волнения, я вернулась на лобный ковер. Ехидные зрители окружили место предполагаемой казни. Сережка сотрясал забинтованной рукой, но уже улыбался, предвкушая наказание. Мои глаза и голову заволокло туманом.