Теодор Мазилу - Заства

Вицу как-то раз поссорился со своей женой из-за его «теорий»: она подала одному его приятелю с завода «Вия» блюдечко с вареньем и стакан холодной воды. Узнав об этом, дядя Вицу не на шутку рассердился. Варенье и холодная вода… Точь-в-точь как в доме у господина Греку.

Величайшей обидой для дяди Вицу было думать, что в доме у него произошло нечто, подобное тому, что происходит в домах у квартальной знати. В подобных случаях дядя Вицу прямо-таки свирепел.

Он весь побледнел от гнева.

— Ну, ну, рассказывай точно, как это было!

— Да ведь это же дело прошлое, — пыталась утихомирить его жена.

— Хочешь, чтоб я рассказывал, как это было? Да разве это я воду из колодца доставал? Я варенье подавал?

— Да что ж мне было делать: залезть в те деньги, что на шляпу отложены? — обиделась жена, видя его таким непримиримым.

— Надо было взять деньги, отложенные на шляпу! — закричал дядя Вицу, взбешенный тем, что ей это казалось невозможным. — Ну да, именно, эти деньги и надо было взять! — еще пуще кричал Вицу, сердясь на то, что Дорина считает неуместным то, что ему казалось именно самым естественным.

Но гнев у него всегда скоро переходил в печаль. А печали этой стыдилась его жена.

— Ты знаешь, что надо было мне ответить, чтобы доставить мне удовольствие?

Жена виновато слушала: опять она не сумела найти слов, которые бы понравились мужу.

— Вот что надо было мне сказать, — объяснил ей Вицу с тем оттенком грусти в голосе, который заставлял ее всегда чувствовать себя пристыженной: «Плакала твоя шляпа… к нам Силе пришел, и я потратила деньги. Ничего с них не осталось…» Вот как надо было мне ответить.

— Деньги, что на шляпу, Вицу?

— Да, Дорина, те самые деньги, что на шляпу.

Гости с трудом умещались в тесной комнатушке с глинобитным полом; набьются, бывало, и сидят каждый в своем углу — на постели, потому что там просторнее, а то и на табуретках, принесенных из дому, — у хозяина их было мало.

На «приемах» у дяди Вицу обычно много смеялись. Заправляла всем Рэдица, она из всех была самая веселая, самая шумная. Бывало, запоет рекламу камвольной фабрики «Доробанцул»:

— А ну-ка, Рэдица, спой ту, про их любовь… Когда и они влюбляются…

— Какую такую? — притворялась, что не знает, Рэдица.

— Да ту… что ты пела и у Сонсонела.

— Да что ты, и они любиться умеют? — удивлялась Цуцуляска.

— У них тоже чувства, — смеялся дядя Вицу, в восторге от того, что такой вопрос задала именно Цуцуляска. — Есть и чувства, есть и свинья на зиму, есть все, что надобно.

— Где шляпа с вуалеткой? — требовал Тринадцатитысячник, который был как бы за режиссера.

— А вон там, на этажерке…

И Рэдица одевала старую шляпу с вуалеткой, которая им досталась от тетки Каролины, и румянилась помадкой для губ.

— Ты бы это, Рэдица, пофасонистей, — говорил отец, недовольный ее видом.

— Фасонистее этого не умею.

Она закатывала глаза и начинала петь:

— А где Капри? — спросила Цуцуляска, требуя, чтобы ей ответили на месте.

Вопросы свои Цуцуляска всегда задавала крайне неожиданно и в самом повелительном тоне. И всегда требовала на них немедленного и ясного ответа.

— В Италии, на юге, — ответил Тринадцатитысячник, косясь на дядю Вицу, чтобы проверить: не ошибся ли он.

— В южной Италии, — тотчас же уточнил дядя Вицу. — Это остров, где они тешатся любовью. Там они утешаются, когда жена изменяет им с секретарем. Сложит такой неудачливый муж быстренько свой багаж, раздобудет в министерстве паспорт, возьмет билет первого класса — и отправляется на Капри утешаться. Комнаты у них там с видом на море, одни паркеты… Век бы так страдать!

— Вот тоже черти, — сердилась Цуцуляска, ощущая необходимость по-своему передать сказанное дядей Вицу. — У них, как только огорчение, сейчас же первым классом путешествуют. Лодыри вонючие…

— Не первый класс, а спальный вагон, — поправлял ее дядя Вицу. — Ты что, забыла: разве ты на Парижскую выставку не спальным вагоном ездила?

Устанет Рэдица, приходит черед другим. Дядя Вицу повернется к Цуцуляске.

— А ну-ка, Цуцуляска, расскажи, как было дело с Маглавитом.

Некогда страшно набожная, Цуцуляска в свое время потратила большие деньги, чтобы съездить в Маглавит, посмотреть на Петраке Лупу [6] Мистически настроенный пастух из села Маглавит, которому, якобы, явился бог-отец в образе «деда» (прим. ред.). . Теперь Цуцуляска сама смеялась над своей глупостью.

— Потратила деньги, что на пальто ребенку собрала… Так Ромика тогда и остался без пальто. Я думала, что самого господа бога увижу…

Смех душил ее, и ей никак не удавалось точно рассказать, как все это было. И дядя Вицу не настаивал на том, чтобы она рассказывала о своих похождениях в Маглавите, довольствуясь и тем, что видит, как она покатывается со смеху, вспоминая свою глупость. Это он научил ее смеяться над такими вещами. Поэтому, когда он был в хорошем настроении, то нарочно заставлял ее рассказывать, как было дело в Маглавите; и чувствовал себя сполна вознагражденным, видя, как она растягивает рот до ушей и весело смеется. «Если бы не я, ты бы так, от души, не смеялась… Если бы не я, не смеялась бы, растягивая рот до ушей, Цуцуляска… Если бы не я, не смеялась бы ты над всей этой историей с Петраке Лупу».

А Цуцуляска все никак не могла сладить со смехом. Одно ее огорчало: что на поездку в Маглавит она потратила деньги, предназначавшиеся на пальто Ромике. И она была благодарна дяде Вицу, что он помог ей не бояться больше таких вещей, а смеяться над ними.

— Довольно, Цуцуляска, хватит, оставь и на завтра, — упрашивал ее дядя Вицу, хотя смех ее и доставлял ему огромное удовольствие. Он любовался им, как любуется художник своим произведением. Смех Цуцуляски был делом его рук.

Когда Цуцуляска успокаивалась, переходили к «гвоздю» программы. Исполняла его все та же Рэдица. Теперь она работала в переплетном цехе предприятия «Стэруинца ромыняскэ» [7] «Румынское трудолюбие» (прим. ред.). но, прежде чем поступить туда на работу, ходила некоторое время поденно убирать у одной дамы, вдовы советника. На своих приемах Рэдица рассказывала, как она обедала у советницы.

— Вот, давайте я вам расскажу, как они едят, — говорила Рэдица с оттенком недоумения и презрительности.

— А едят-таки? — делал вид, что сомневается, дядя Вицу.

— Честное слово, едят, — серьезно уверяла его Рэдица. — Эта моя самая хозяйка все время детей отчитывала, — начинала Рэдица. — «Тибериу, ешь салат, в нем много витаминов… А ты, Ольгуца, отчего супчик не ешь?» Ольгуца крутила носом, не хотела супчика. Тогда барыня сердилась, швырялась вилками и вопила: «Я вам принесла себя в жертву, испортила ради вас себе жизнь, а ты салата не ешь…»