Мастер Чэнь - Девушка пела в церковном хоре [litres]

Мир закачался, и надо мной почти мгновенно вырос белый и прекрасный борт госпитального «Орла». Он стоял почти у кромки набережной.

И конечно, произошло чудо – как иначе. Вот такое:

– С «Донского»? Быстро в пегевязочную. О, да ведь это…

Я вижу ее, я вижу ее снова – после нескольких… да ведь уже недель. Я вижу красные пятна на ее руках, она чем-то обожглась, сейчас эти штуки заживают. Я вижу, как ее золотые волосы выбиваются из-под монастырской косынки.

Ни в каком сне мне не приснилось бы, что замечательная Вера будет меня раздевать, тихо бурча что-то под нос. Чьи-то дополнительные руки стянули с меня еще и штаны.

– Доктог, кажется, не нужен. Длинные цагапины. Неглубокие. Я сама.

Дальше меня начали окутывать всякие острые и неприятные запахи, а потом дело дошло и до тупой иголки, которой меня проткнули несколько раз. Проткнули, завязали узелки, и дальше прекрасные прохладные руки начали накладывать две удивительно легкие, воздушные, не давящие повязки.

– Еще, – сказал я после окончания процедуры.

– Пегевязку вам потом сделает ваш Тгжемеский. А пока – полежать, попить водички. И на кгейсер, катег мы вам вызовем.

И я лежу, и рядом сидит Вера, ватку с нашатырным спиртом держит в руке, рассказывает мне, что на «Орле» работы стало много. Пошли тропические болезни. Лихорадка, дизентерия, туберкулез, фурункулы, помешательство (от жары?), тропическая сыпь типа водянистых волдырей (и в каждом слове буква «р», мог бы добавить я). С сыпью работают, и довольно успешно. А вот и резаные раны…

– С кем подгались, Алексей Югьевич?

– Гвался к погтовой пгоститутке, подгался с ее сутенегом, – мгновенно реагирую я и получаю ватку с нашатырем в нос.

– А вот чтобы меня не дгазнили, – поясняет она. – Зачем ходили? Кто-то вам сказал, что настоящий могяк без этого не может?

Я яростно кручу головой (она уже не кружится). И вдруг говорю:

– Вера, никаких проституток не было. Это сон и морок. Есть только ваши руки. И вот это лицо – то среди угольной пыли, то после этой дурацкой истории. Почему это так получается раз за разом – сначала я падаю, потом вижу эти ваши спасительные зеленые глаза надо мной?

– А это – чтобы вы написали стихи пго меня. Или пгозу. Остальное неважно.

Что ж, вот сейчас я делаю именно это.

Конечно, первая и самая простая мысль состояла в том, что мой друг Илья отправил меня на смерть. Но мысль такая была не только проста, а и безумна. Не видно было ни единой причины к тому. Ну хорошо, эта падшая (нам на радость) Магдалена из Франции явно спасла меня от куда больших неприятностей – она что-то знала, она посматривала в окно. Была связана с грабителями и, возможно, убийцами – так это нормально, а вот при чем здесь лейтенант российского флота? Да и вообще, а на смерть ли отправил или на ограбление с глубокими порезами? А уж оно-то Илье зачем?

С другой стороны, а где причины странного нападения на меня в гальюне с целью установить мою личность? И снова, при чем здесь повелитель всех гальванеров Илья Перепелкин – даже если бы я оказался бомбистом с иным именем и биографией, то почему именно этот из членов команды крейсера должен бомбистами интересоваться?

Единственное, что я хорошо понимал, – что кто-то все время принимает меня не за того человека. И этот неправильный, другой я кому-то мешает. Но мешает – в чем? Извините, я никак не могу тут сам себе помочь. Что-то происходит, возможно что-то большое, но я даже не знаю, к кому обратиться за помощью. К Илье? А вот к нему уже точно нет, и это довольно грустно.

Ну и тут нельзя не вспомнить взрыв в Либаве и странный налет на крейсер в Танжере – но опять же при чем здесь я. Это не я, а крейсер… а у Магдалены – тоже крейсер?

В любом случае пинкертонство в одиночку до добра не доводит. И в любом случае остается лишь быть очень осторожным, лежать в раскаленной каюте, ждать, когда снимут швы, и – ждать каких-то событий, которые уже ясно, что не могут не произойти. Потому что прежняя, относительно мирная жизнь (и мирная эпоха?) позади.

А вот и событие, хотя совсем другого рода.

Станислав – тот, о котором я рассказывал замечательной Вере, мой младший и трепетно опекаемый друг (кстати, фамилия его – Одоевский-Шешурин)… в общем, этот самый Станислав прислал мне содержимое своей мусорной корзины.

Это он так шутит.

Толстый, потрепанный пакет, обернутый сильно пострадавшей в пути бумагой табачного цвета, шел ко мне долгим путем – через Марсель и затем немецким пароходом до Мадагаскара. Потрепан и надорван, содержимое нетрудно извлечь из него из боковой прорехи, чуть согнув. Датирован… невероятно, он несся сюда всего лишь месяц! Станислав извернулся немыслимым образом, через кого он это передавал – бог весть, но вот оно:

«Любезный наш путешественник Алексей Юрьевич, ты же все уже знаешь. Ты же читаешь неподцензурные французские газеты в своих дружественных портах, и что я в таком случае могу добавить? Что матушка-Россия долго раскачивается, но потом быстро несется сломя голову?

А впрочем, вот что я могу добавить: содержимое стоящей у меня под столом корзины для ненужных бумаг. Вот когда ты не узнаешь, а почувствуешь, каково сейчас быть здесь, в центре событий.

Прогулка по Невскому и еще паре улиц – и у тебя в руках вот этакая пачка бумаг, которые ты потом отправишь я уже сказал куда. А я шлю их тебе, потому что для тебя это – ценность, все эти новые журнальчики и газетки, так ведь еще и прокламации без числа!

Кстати, не ведаю, насколько ты там подцензурен, на своем Мадагаскаре. Но если что случись, то отправлять запрещенные здесь прокламации на французские территории еще не запретили, а вот тебе читать их… ах, лучше выбрось в океан. И не храни в каюте ни в коем случае.

Из наших с тобой разговоров об общем деле: а ты сам многое увидишь из присланного мною. Впрочем, ты советовал познакомиться с модным ныне Максимом Горьким и посмотреть, не привлечь ли его в наши ряды – что ж, он оказался интересен: простой, кроткий, честный и грустный. Меня вряд ли запомнил, там много было таких, здоровающихся, но продолжим с ним работу.

Из иных имен, которые ты называл – ну, г-н Чуковский тебе не может не встретиться на высылаемых мною страницах; но вообще-то на них сверкают персонажи куда хуже. Вообрази – то есть просто обрати внимание – в каждом, нет – в КАЖДОМ из присланных тебе журнальчиков печатается, и нет от него спасу, ядовитый и плодовитый гаденыш под псевдонимом Саша Черный. Хочешь рвотного – вот оно, рвотное.

Ну, читай же.

И еще: пиши, я видел в «Ниве» три твоих очерка (наверняка есть еще), и зачем мне твои письма, если есть твои публикации? В них ты более настоящий, чем в торопливых разговорах.