Алекс Тарн - Рейна, королева судьбы

– «Не от чего», говоришь? – прошептал он. – Это как сказать. Три таблетки, братан, и не такого лося свалят.

Нир вернулся в машину за пустым рюкзаком и прошел в глубь склада. Десять минут спустя он уже подъезжал к воротам.

– Что такое? – удивился Ицик-часовой. – Только-только приехал и уже сматываешься?

– Мильштейн спит, не хочу будить, – сказал Нир.

– Со сна он злой, сам знаешь. Лучше утречком вернусь, после завтрака.

Ицик облегченно кивнул: как видно, бедняга все еще переживал из-за гражданской автомашины, которую он незаконно пропустил на территорию базы.

– Ну и правильно. Мне, кстати, тоже легче: за Ласточку вашу не вздрючат. До завтра, братан!

Нир вернулся в кимхинскую виллу, когда Рейна уже спала на диване в гостиной. Он прилег рядом на ковер, так чтобы, засыпая, видеть ее, и, пока не задремал, все смотрел и смотрел на любимое лицо, на крепко сжатые губы, на глубокую складку между нахмуренными бровями. Что она видела там, в своем страшном сне? И кем она себя видела, какой Рейной – нынешней или прошлой? И можно ли было различить их, и нужно ли?

В эти дни они не занимались любовью – они были ею, дойдя до той крайней степени взаимопроникновения, растворения друг в друге, когда уже кажутся излишними любые телодвижения, кроме объятия, кроме дыхания, кроме взгляда. Утром, едва открыв глаза, Нир увидел, что Рейна лежит в той же позе и неотрывно смотрит на него, и ощутил счастье.

– Скоро поедем, – сказал он.

Она моргнула ресницами в знак согласия.

– Когда ты вчера вернулся?

– Около двух. Знаешь, о чем я думал на обратном пути?

– Обо мне?

– Конечно, – улыбнулся Нир. – О нас с тобой. О том, почему именно мы должны это сделать.

– В смысле?

– Почему именно мы, а не наши деды и бабушки, не наши родители и не наши дети. Ты никогда не задумывалась?

– Нет.

– А ведь это так ясно. Взять поколение твоей бабушки… и моей тоже. Они выжили в аду, но остались калеками. Помнишь, Рейна говорила о шраме? Не на лице, так на сердце, не на сердце, так на душе. Они, может, и хотели бы что-нибудь изменить, но не в состоянии пошевелить пальцем. Как тогда, когда их вели на убой. Так и бредут по тем же самым дорогам. Бредут к тем же могилам, хотя внешне эти могилы кажутся совсем другими – персональными, с надгробьями, на красивых кладбищах. Их называют «выжившими в Катастрофе», но суть-то в том, что они все равно мертвы. Погибли вместе с теми, чьи трупы закопаны в расстрельных рвах или сожжены в крематориях.

– А родители?

Нир презрительно фыркнул.

– Твоя мама? Мой отец? На что они способны?

Рейна ведь ясно сказала о твоей матери: «Она не желает ничего слушать».

– Ну, в этом мы тоже недалеко ушли, – возразила она. – Я слушала? Ты слушал?

– Да, но у нас-то все иначе! Мы не слушали, потому что… как бы это… у нас просто совсем другие интересы, другая жизнь, другое всё! Мы не слушали, потому что были заняты другим, не слушали от занятости. А наши родители не слушали от страха. Они боялись услышать. Они не хотели, чтобы их впутывали в тот ад, который изувечил поколение уцелевших. Трусы. Трусы и предатели. Чего ждать от трусов и предателей?

– Ты слишком жестоко судишь, – вздохнула Рейна. – Подумай, как тяжело родиться от полутрупа. Как это должно быть холодно лежать на руках такой матери. Как страшно быть заменой другим, погибшим детям. Неудивительно, что они не желали слушать.

Нир пожал плечами.

– Наверно, ты права. Но это не меняет дела: поколение наших родителей получилось таким же беспомощным, как и предыдущее. А те, кто придут за нами, уже не будут помнить. Наши с тобой дети уже не увидят твоей бабушки. Они уже не поймут. А даже если и поймут, для них это не будет достаточно личным. Кто остается? Только мы. Мы, и никто кроме.

– Наши с тобой дети… – она улыбнулась и спустила ноги с дивана. – Разбежался. Сначала роди, а потом…

– А потом… – продолжил Нир, – потом у нас будет минимум пятеро. И им уже не понадобится менять свое прошлое, потому что его изменим мы с тобой. Помнишь, как сказала твоя бабушка: история – это не то, что было, история – это то, что стало.

Рейна подошла, обняла его и крепко прижалась, набираясь сил и надежды от объятия, от слов, от улыбки.

– Конечно, милый, конечно… то, что стало.

Кофе?

Выехали около девяти утра. Нир не стал наводить в доме порядок, заметая следы вторжения. Какая разница? Сегодня к вечеру так или иначе мир будет кардинально иным. В принципе, связку ключей тоже можно было бы закинуть куда-нибудь в кусты, как в море, но какое-то не вполне осознанное чувство заставило Нира включить сигнализацию, запереть дверь и вернуть ключи на место под цветочную кадку. Потом он с полминуты постоял во дворе, глядя на крыльцо, на площадку террасы, на окно комнаты Сигаль, глядя на свою прошлую жизнь, такую далекую сейчас.

Рейна, ждавшая в машине, насмешливо скосила на него голубой глаз:

– Что так долго? Ты такой торжественный, прямо как в кино. Прощание с призраками прошлого, а? Как ее зовут?

– Кого?

– Твою подругу, которая там живет. Только не ври мне больше про «виллу знакомых»: я видела фотографии в ее комнате. Вы там как два голубка, хоть плачь от умиления.

Нир улыбнулся.

– Сигаль. Ее звали Сигаль, и у нее был парень из Эйяля, который еще две недели назад всерьез собирался на ней жениться. А какую-то другую девушку звали Мириам, и она тоже всерьез планировала выйти замуж за своего бойфренда, гениального выпускника Техниона и будущего миллионера. Ну и что? Это все было. Было столетия назад и не с нами. Теперь тебя зовут Рейна, а меня… а черт его знает, как меня зовут. Ты не помнишь?

– Нир. Тебя зовут Нир.

– Да. Пусть будет Нир. Меня зовут Нир, и я люблю тебя. Последнее – единственное, в чем я совершенно уверен.

Рейна не ответила. По дороге они заехали в торговый центр, где Нир купил массивный стальной замок – самый внушительный из всех, какие были в продаже.

– Зачем тебе столько железа? – удивилась Рейна, когда он вернулся в машину.

– От незваных гостей, – подмигнул Нир. – Хороший план красив деталями.

Дальше ехали молча, и лишь на въезде в Иерусалим она сказала, словно продолжая только что прерванный разговор:

– Ты так уверен в своем плане…

– На девяносто девять процентов, – мгновенно ответил он. – Совершенно уверен я только в том, что…

– …любишь меня, – закончила за него Рейна. – А если серьезно?

– Если серьезно? – задумчиво повторил Нир. – Если серьезно, то посмотри направо. Узнаешь это место?

Они стояли на светофоре у Народного дома; неподалеку, ожидая клиентов, покуривали таксисты.

– Конечно. Отсюда мы уезжали из города. С этим забавным таксистом-арабом. Он еще байки рассказывал про беременных и блокпосты… – Рейна взглянула на Нира. – Только не говори, что это он тебя надоумил…