Ференц Загони - На распутье

— Что здесь происходит, товарищи?

— Това-а-арищи… — насмешливо протянула какая-то женщина. — Это ваших товарищей учат быть людьми.

Я направился было дальше, но меня окликнули:

— Осторожно, не наступите на труп.

Я стал как вкопанный. И в самом деле, у края тротуара лежал убитый человек. Я повернул назад, к Бульварному кольцу. Как же допустили такое? Кто и в кого стреляет? За что погиб этот человек?

На улице Барошш рядом со мной в стену, в жалюзи магазина кто-то всадил автоматную очередь. От неожиданности я оцепенел. На улице Пушкина возле трех грузовиков расхаживали солдаты с винтовками и гранатами. Как какой-то оазис надежды.

— Что это творится, товарищи? — спросил я у них, нажимая на слово «товарищи».

Один из солдат неохотно ответил:

— Откуда нам знать?

— Но ведь вы зачем-то приехали сюда?

— Мы сами хотели бы услышать от кого-нибудь ответ на этот вопрос.

По проспекту Ракоци шествовали группы горланов. Напуганные люди шарахались от них во все стороны. Звенели разбитые стекла витрин. Возле Национального театра вспыхнул костер, вокруг желтого пламени плясали темные тени каких-то людей, охапками бросавших в огонь книги.

По дороге ко мне пристала бездомная собака. Сначала она, с опаской посматривая на меня, описала большой круг, затем подошла поближе и, убедившись, что я не гоню, не пинаю ее, пошла следом за мной.

На другой день я пораньше отправился на завод, чтобы успеть добраться туда пешком. Еще издали увидел у ворот толпу. Прибавил шагу и даже перешел на бег. Когда приблизился, стал свидетелем двух пощечин, молниеносно последовавших одна за другой. Пали и В. Папп стояли друг против друга. Первый ударил В. Папп. Пали с молниеносной быстротой ответил тем же. Тут несколько человек схватили Паппа и Пали и развели их в стороны. В этот момент появился Холба. Протиснувшись вперед, он громко крикнул:

— Послушайте, люди, будем благоразумны, не к лицу нам чинить самосуд!

— Морду расквашу этому мерзавцу! — яростно вопил Папп, стараясь вырваться из цепких рук людей. — Мразь, предатели, полюбуйтесь, до чего вы довели страну…

— Тише! Успокойтесь! — призывал к порядку Холба. — Кто виноват, тот ответит перед национальным судом. Давайте будем соблюдать законный порядок, мы не варвары, не дикари, мы венгры… — Звук «р» он произносил с особым нажимом. Затем обратился к Пали: — Послушайте, Гергей, вот вам мой совет: идите домой и ждите спокойно своей участи. — Тут он увидел меня — я как раз подошел к Пали и взял его под руку. — Это и вас касается, господин Мате, — добавил он. — Лучше всего, если вы проводите своего друга и, пока не получите извещения, не будете показываться на заводе.

— Извещения?! — завопил Папп. — Пулю им в лоб, и тому и другому, а заодно и всем коммунистам!

Во дворе раздался звонок, возвестивший начало работы. Люди, пожалуй скорее по привычке, медленно расходились по цехам.

Я провел Пали через железнодорожное полотно, вниз по насыпи. Он пошатывался как пьяный. В изнеможении опустился на траву.

Я смотрел на маневрировавший на запасных путях паровоз, как он проворно снует туда и обратно, толкает вагоны, словно ничего не произошло.

В четверг утром я проводил Гизи на работу, а потом отправился на поиски чего-нибудь съестного. На площади Ракоци возле меня затормозила «победа», распахнулась дверца, и из машины вылез Митю Тилл. Его мощная фигура за эти два года, что я его не видел, стала еще более грузной, мне показалось, у него даже брюшко появилось.

— Яни! — восторженно гаркнул он, широким жестом приглашая меня в машину. — Что нового? Как поживаешь? — посыпались его вопросы.

На ветровом стекле был укреплен лист бумаги. Читая из машины, я с трудом разобрал надпись: «Пресса».

— Ты в самом деле работаешь в прессе? — с недоумением спросил я.

— А-а-а, что ты, — засмеялся он. — Работаю недалеко от Будапешта на одном предприятии. — И хвастливо добавил: — Директором. — Затем хлопнул своей лапищей по моему колену. — Приехал осмотреться, сориентироваться. В нынешние времена это очень важно, чтобы быть в курсе событий. Эта охранная грамота позволяет пробираться через толпу.

Шофер круто свернул налево, и, объехав Национальный театр, машина выскочила на проспект Ракоци.

— Извините, — обернулся он к нам, не столько оправдываясь, сколько с некоторым превосходством. — Я заметил здесь скопление людей и подумал, что товарищу директору интересно будет посмотреть.

Недалеко от часовни святого Рокуша толпа опрокинула трамвай. Подъехав поближе, шофер затормозил.

Толпа обратила внимание на замедлившую ход машину, одни бросились бежать, другие отошли чуть в сторону, но основная масса осталась возле трамвая и наблюдала за нами, выжидая, что последует дальше, выйдут ли приехавшие из машины, будут ли стрелять или нет. Когда же увидели, что мы только посматриваем по сторонам, некоторые осмелели и подошли ближе. Какой-то худой высокий парень стал перед машиной, постучал пальцем по надписи и, как первоклассник, громко, по складам прочитал:

— Пресса.

Тилл приказал шоферу:

— Йожи, поехали!

Мотор взревел, ибо шофер дал полный газ, но скорость не включал, потому что парень все еще вертелся перед машиной.

— Поехали, поехали, — торопил Тилл, видя, как толпа все плотнее окружает нас.

Шофер крикнул в окно:

— Отойди в сторонку, братец, а не то пятки отдавим.

Парень продолжал дурачиться, пригнулся на одно колено, и, изображая вратаря, развел руки, словно ожидая мяч.

— Иди к лешему, дурень, не видишь, что ли, пресса! — злился наш водитель.

— Смотря какая пресса. Наша или коммунистов? — бросил кто-то из толпы.

Все загалдели.

— Пишите правду!

— Мы не сброд, а венгерские патриоты!

Стоявшие сзади не видели, что происходит впереди, слышали только крики и напирали. Толпа со всех сторон обступила машину, в окна потянулись руки, нас хватали за одежду. С шофера уже стаскивали пиджак — до него легче было добраться, — и тот в отчаянии уцепился за баранку. Но вот машина накренилась, потом плюхнулась на землю и с новой силой качнулась, как корабль во время шторма.

Из соседнего переулка выскочил танк и устремился прямо к нам. Лязг гусениц и стрекот пулемета в мгновение ока обратили собравшуюся линчевать нас толпу в бегство.

Тилл крикнул:

— Поехали, Йожи, жми на всю железку, черт бы тебя побрал!

Я с силой толкнул дверцу, выскочил из машины и побежал в переулок.

Как на соревнованиях по фехтованию судьи после поединка восстанавливают в памяти все действия противников, так и я мысленно воспроизвожу эту последнюю минуту. Должно быть, она показалась мне не меньше часа, так как я успел за это время глубоко осмыслить все пережитое. Только в тот момент мною впервые овладел страх. Если опрокинут машину? Если сомнут? Или вытащат нас из нее? Или подожгут ее вместе с нами? На чем бы остановилась толпа? Есть ли предел стихии? Они даже не спросили, кто мы такие. Впрочем, для самосуда этого не требуется, он выглядит справедливее, когда каждый может придать ему любую окраску.