Ференц Загони - На распутье

Из-за портьеры доносились голоса Деги, какой-то девушки, мне незнакомой, и Митю. Сильно захмелев, я довольно смутно понимал, о чем идет разговор, и очень медленно постигал смысл всего происходившего вокруг. Девушку заманили, сказав, что в ее лице наконец-то подыскали для папы бесподобную натурщицу, маэстро сейчас придет, а пока они поболтают. Сначала упросили ее выпить рюмочку, затем, как она ни противилась, еще, а когда она уже перестала сопротивляться, наливали все чаще и чаще. Девушка опьянела и громко хохотала в ответ на комплименты, а на них Тилл и Деги не скупились. В довершение всего они набросились на нее, стали срывать платье, дескать, им поручено удостовериться в правильности форм…

Сообразив, в чем дело, я начал кричать, но они подскочили ко мне, зажали рот, оттащили обратно в ванную и заперли дверь.

— Скотина, — проворчал Митю, придя за мной. — Испортишь всю игру, а мы хотим тебе глаза открыть. Это настоящий мальчишник, глупец, и если потом ты все же не откажешься жениться, что ж, ступай расписываться.

Я снова стал кричать. Тогда они силком влили мне в рот вино, а что было потом, я уже не помнил.

Очнулся я на следующий день в мастерской, на кушетке, перед глазами круги, голова разламывается. Я взглянул на часы: четверть девятого.

На десять часов была назначена регистрация нашего брака в совете.

В свадебное путешествие мы отправились в небольшую деревушку на берегу Кёрёша. Здесь сорок лет учительствовал дед Гизи по отцу, теперь он был на пенсии. Дом окружал огромный сад. Длинная веранда на четырех белых столбах увита была диким виноградом, вдоль невысокого забора росли кусты смородины, от ворот до дома тянулась виноградная аллея, позади дома, за исключением небольшой площадки, сплошь были фруктовые деревья. На этой небольшой прямоугольной площадке старик разбил нечто вроде японского садика: посадил бамбук, фиговые деревья, южные цветы, с трудом переносившие непривычный климат. Здесь мы вели борьбу с сорняками, ибо дедушке уже трудно было орудовать мотыгой. Нам больше всего полюбился этот уголок: тут мы загорали, читали, отдыхали после обеда, а когда наступила жара, и ночевали.

Дедушка частенько говорил нам, что родители Гизи тоже очень любили этот уголок и проводили здесь свой медовый месяц. Бабушка при этом вздыхала, а мы с Гизи хранили глубокое молчание. Чаще всего эти разговоры заканчивались жалобами, мол, дедушке все труднее управляться в саду, бабушка не в силах содержать в порядке дом, если один захворает, все заботы сваливаются на другого, к тому же нужно еще ухаживать за больным. А что, как оба заболеют? Дедушка подвел все к тому, чтобы в конце концов предложить нам переехать сюда, дескать, он завещает нам дом, сад, небольшие сбережения, живите, наслаждайтесь счастьем, ведь в этом неустроенном мире только в таких уголках и возможно оно. В деревне, мол, я мог бы учительствовать, лучшего занятия и не придумаешь. А Гизи хватит хлопот и по дому.

В таких случаях мы умолкали, смотрели на освещенный из окон сад, слушали, как кудахчут, собираясь на насест, куры, наблюдали за ночными бабочками, кружившимися вокруг лампы.

По возвращении из свадебного путешествия я сразу пошел на завод. Пали взял в руки мой диплом — он сидел за резным письменным столом в той же самой комнате, здесь ничего не изменилось, разве только Пали постарел, на лице его прибавилось морщин, — осмотрел со всех сторон, прочитал все от корки до корки, проверил печати, всасывая воздух в дырявый зуб — это была его новая неприятная привычка, — и лишь пробормотал, возвращая диплом:

— Ну что ж, заимел-таки. — И сразу же направил меня к главному инженеру Жигмонду Холбе. Я предложил ему идти вместе, но он сказал, чтобы я шел один, а то еще подумают, что мы сиамские близнецы.

С Холбой мы почти не были знакомы — до моего поступления в институт он был инженером термического цеха, и мне не приходилось с ним сталкиваться. Когда я вошел в кабинет, он тотчас встал и, протянув руку, торопливо подошел ко мне.

— Не нахожу слов, чтобы выразить свою радость, — восторженно произнес он.

Холба был примерно одних лет с Пали, высокий, широкоплечий. Я с первого же взгляда понял, что он спортсмен, и почувствовал симпатию к нему.

Он усадил меня, попросил секретаршу принести кофе, разлил коньяк, стал расспрашивать: чем я интересуюсь, что собираюсь делать, где хотел бы работать. Особенно большую радость доставляет ему, дескать, то, что я первый представитель новой технической интеллигенции, начал с самых низов и вот уже стал инженером. По-иному буду видеть все и работать иначе.

Когда я узнал от Пали, что Холба беспартийный, это поразило меня. Но Пали предупредил, чтобы я не относился к Холбе с недоверием, не считал его аполитичным, ибо его беспартийность, скорее, говорит о своего рода последовательности. До недавнего времени он был членом Национальной крестьянской партии и только поэтому оказался не с нами. Замечательный специалист, до конца преданный нашему делу, партии, пролетарскому движению.

Холба посоветовал мне идти инженером в малый сборочный цех. По правде говоря, я предпочел бы любой другой участок, а не тот, где меня все знали еще крановщиком. Но он настоял на своем. Самым неприятным было то, что Холба, придя со мной в цех, так представлял меня мастерам, будто я впервые пришел сюда.

Через некоторое время меня избрали в партком, в правление спортивной секции — играть в футбол, к сожалению, я уже не мог, не оставалось времени на тренировки, — в завком, где я ведал курсами повышения квалификации, организацией трудового соревнования.

Вскоре мне пришлось возглавить и партийную организацию, так как Пали отправили в санаторий.

Незадолго до того главный инженер Холба довольно часто и подолгу просиживал у Пали, не раз я по какому-нибудь неотложному делу стучался к ним, но Пали отвечал:

— Зайди попозже!

Когда я интересовался, о чем это они секретничают, Пали коротко отвечал: мол, по заводским делам, но в подробности не вдавался.

Помню, я докладывал Пали о профучебе, когда раздался стук и дверь, а затем показалась голова Холбы.

— Минуточку, товарищ Холба, — сказал Пали.

Тот прикрыл дверь, я продолжал докладывать, но вижу, Пали не слушает. Тогда я встал.

— Товарищ Гергей, лучше мне зайти после, это дело не срочное.

Он тотчас поднялся.

— Не обижайся, загляни через полчасика.

Через полчаса я опять пришел, но его уже не оказалось на месте. Немного постояв у закрытой двери, я спросил у проходившего мимо рабочего, не видел ли он Гергея.

— По-моему, он пошел в сторону раздевалок, — ответил тот.

Я заглянул в душевую, в уборную, а затем принялся открывать по очереди двери раздевалок. Дверь последней кабины была заперта, и ключ находился в замочной скважине изнутри. Прислушавшись, я уловил тихий стон, похожий на поскуливание побитой собаки. Резко нажав на ручку, я постучал в дверь.