Ференц Загони - На распутье

— Не болтай глупости.

— Благодарю.

— Сам напросился.

— Ладно. Но только выслушай сначала. Вот тебе мой совет: выкинь ты из головы военную службу и поступай в институт. Иди учиться. Ты молод, у тебя есть голова на плечах, сможешь стать отличным инженером. Ты когда-нибудь думал об этом? Представь себе, как в один прекрасный день ты приходишь на завод с дипломом инженера и получаешь назначение, скажем, в малый сборочный цех, где ты сейчас работаешь?

Меня поразила эта мысль, несколько минут я молча взвешивал ее… она все больше нравилась мне, но почему-то казалась неосуществимой. За плечами у меня всего четыре класса городского реального училища, придется очень много наверстывать, много времени потратить на учебу… А тут через полгода можно стать полковником, в худшем случае — майором.

— Пали, мне кажется, неудобно отказываться. Что скажут товарищи? Ведь я уже дал согласие, еще подумают, что я не хозяин своему слову, нерешительный, слюнтяй…

— Это я беру на себя, — перебил он.

— Нет, Пали, лучше мне все-таки идти на офицерские курсы.

Он пожал плечами.

— Ну так знай, старина, что тебя навряд ли возьмут. Они на каждое место отбирают по три кандидата, и я сразу же высказал им свое мнение, то же самое, что и тебе сейчас. Ты молодой, способный, никогда не служил в армии и, как мне кажется, никогда не сможешь стать настоящим военным. Ты должен учиться, идти в институт.

Через несколько дней Пали снова пригласил меня и сообщил, что через десять дней истекает срок записи на сдачу экзаменов на аттестат зрелости, надо срочно принимать решение.

Ну и задал же он мне задачу! Если остановлю свой выбор на офицерских курсах и пойму, что это не для меня, потеряю целый год учебы в институте. Если подам заявление на сдачу экзаменов, Пали воспользуется этим для того, чтобы они отказались от моей кандидатуры и взяли другого.

Целую неделю я раздумывал, пытаясь тем временем изложить на бумаге свою автобиографию. Когда кончил писать ее, отнес Пали.

Читая мою автобиографию, Пали раскачивался на стуле, изредка кивая головой, а свободной рукой вертел ключом в замке письменного стола.

— Хорошо сочинил, — сказал он, откладывая листок в сторону. — Особенно ценно то, что правду написал. Закуришь? Или все еще не научился? — засмеялся он, закуривая; в последние дни он стал заметно больше курить. — Что же ты, — произнес он, выпуская дым, — забыл написать, как тебя рвало у моста, а я держал твою голову? А?.. Я хочу этим сказать, что в биографии ты ни словом не обмолвился о своей нелегальной работе в прошлом, если не считать скромного упоминания о том, что в какой-то мере ты был связан с подпольным рабочим движением. С полным правом можешь писать, что ты участвовал в нем. Я могу подтвердить. — Он встал, улыбаясь, похлопал меня по плечу. — Ведь ты же действительно участвовал в нем!

— Пали, я сгорел бы со стыда, если бы написал неправду, присвоив себе чужие заслуги.

Он прищурил глаза.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что я толкаю тебя на обман? Заблуждаешься. Я исхожу всецело из интересов дела. Ты надежный, хороший малый, выполнял в прошлом любое наше поручение. Не твоя вина, что ты сделал не так много, как тебе хотелось бы. Эта бумажка — он поднял листок — будет всю жизнь сопутствовать тебе. Я хочу, чтобы партия знала, что ты за человек. Надежные люди нужны и сегодня.

Лестно было слышать это и в то же время совестно. К тому же я терзался сомнениями, подозрениями и даже думал, что он просто из зависти всячески препятствует моему продвижению вперед. Перспектива просидеть пять-шесть лет на студенческой скамье, признаться, смущала меня, и мне очень не хотелось упускать другую возможность. В силу всех этих причин я все еще пытался противиться.

— Послушай, товарищ Гергей, — переходя на официальный тон, ответил я, — допустим, я последую твоему совету, соглашусь с тобой. Но имей в виду, с большой неохотой иду я на учебу. Считаю этот путь слишком медленным, долгим, пожалуй, больше того — напрасной тратой времени. Пусть даже не существовало бы возможности поступить на офицерские курсы, но разве здесь, на заводе, как и в любом другом месте, мало требуется руководящих кадров. Иной раз днем с огнем не найдешь подходящего человека на тот или иной ответственный пост. Думаю, мне тоже можно бы доверить какой-нибудь из них, где я мог бы приносить больше пользы партии. Не кажется ли тебе, что на данном этапе классовой борьбы отвлекать человека на полдесятилетия — непозволительная роскошь?

Пали вынул ключ из ящика, положил его на середину стола, откинулся назад и уставился на него, как на какую-то диковинку.

— Яни, — негромко, но многозначительно произнес он. — Институт, как я уже сказал, моя давнишняя мечта в отношении тебя, и, признаюсь, я всегда глубоко переживал, когда осуществить ее мешало что-то. Ты спрашиваешь, позволительная ли роскошь отрывать человека от работы на целых пять лет на данном этапе классовой борьбы? Ты прав. Непозволительная. Но лишь в том случае, если ограничиться пятью годами и не видеть того, что будет дальше. Ты полагаешь, что за эти пять лет удастся все решить? Классовая борьба станет пройденным этапом, мы одержим окончательную победу над врагом и наступит рай на земле?

— Если только не будет войны, — вставил я.

— А если будет война, ты сможешь пойти в армию и из института. Тебе сколько лет? Двадцать два? Или двадцать три? Вот бы мне столько! Вовсю прыть помчался бы я в институт, как, бывало, бежал с мячом по краю, оставив позади преследовавших меня защитников. Но сейчас мне не уйти от них, не вырваться на простор, я плотно прикрыт. Поэтому отпасовываю мяч тебе. Пойми же наконец. Пройдет время, все станет на свое место, и, как ты думаешь, на чьи плечи ляжет потом забота о производстве? Рабочих, надежных и ненадежных, у нас хватает, и даже с избытком. Но своих технических кадров мы не имеем. Все они достались нам, черт возьми, от старого режима. Мне думается, нам уже нельзя тянуть с этим делом и нужно как можно скорее побольше таких, как ты, посылать в институты. Между прочим, имей в виду, я позабочусь, чтобы во время учебы ты получал не меньше, чем зарабатываешь сейчас.

— Оставь. Пали, разве в этом дело…

Смущенный тем, что он постепенно выбил у меня все аргументы, я чувствовал, как во мне растет стремление не подчиниться его воле. Особенно меня раздражало то, что, докурив сигарету и выбросив окурок за окно, он принялся ковырять спичкой в зубах, время от времени сплевывая под стол.

— А в чем же? — приглушенным голосом, так как ладонь прикрывала рот, спросил он.

— Разве я могу что-нибудь изменить? Ведь все равно будет по-твоему.

Получив аттестат зрелости, я успешно сдал экзамены в институт. Единственное, что повседневно связывало меня теперь с заводом, — это спорт. Я по-прежнему играл в заводской футбольной команде. Недавно Пали избрали, в дополнение ко многим другим его обязанностям, и председателем спортивной секции. Во вступительном слове на организационном собрании он сказал, что его поставили бы в тупик, если бы ему пришлось определить, какая из его обязанностей важнее. Во всяком случае, пост председателя спортивной секции стоял бы в этом перечне далеко не на последнем месте. Это всем очень понравилось. На Пали мы возлагали большие надежды, так как наша футбольная команда переживала серьезный кризис и чуть было не выбыла из будапештского чемпионата. Тренировал нас физрук, молодой человек, увлекавшийся гимнастикой, а среди нас нашлось всего лишь несколько любителей ее. Кроме того, основное значение он придавал сдаче норм на значок ГТО, ибо хорошие показатели считались бы его личной заслугой.