Ференц Загони - На распутье

— Приветствую вас, товарищи… горячо, по-пролетарски, от всего сердца… — Поборов волнение, он постепенно входил в раж, говорил о прошлом, настоящем, о людях, о сбывшейся мечте…

Вдруг кто-то сзади резко перебил его:

— Вам легко рассуждать! Одежда на вас справная! А каково мне в этих лохмотьях… — И человек распахнул до дыр изношенный пиджак, надетый прямо на голое тело, видневшееся под шарфом.

Пали умолк, посмотрел на этого человека (он не знал его, я тоже: видимо, тот недавно поступил на наш завод), затем спокойно, не спеша, стал выкладывать на стол содержимое карманов, продолжая тем временем говорить. Выложив все, снял пиджак и швырнул его в задние ряды незнакомцу.

— Пусть у вас тоже будет, товарищ, — сказал он и, как ни в чем не бывало, продолжал свою речь.

Пиджак на лету зацепился за сломанную опору и повис, размахивая на ветру рукавами, как на виселице человек руками. Незнакомец некоторое время сидел, посматривая по сторонам, затем встал, взял пиджак, надел его и опять сел на свое место. Гробовая тишина воцарилась в дырявом сарае, а Пали говорил все громче, почти кричал, как мне показалось, чтобы заглушить дрожь от холода. Потом незнакомец неловко выбрался из своего ряда, подошел к трибуне, снял пиджак и бросил его на стол перед Пали.

— Не думайте, мне вашего не надо, — буркнул он и ушел в темноту.

Пали сделал вид, будто ничего не слышал и не видел, не потянулся за пиджаком, а все говорил и говорил.

После проведения национализации директором нашего завода назначили пожилого токаря Белу Вереша (он недавно окончил партийную школу), а Пали Гергея прочили в Министерство иностранных дел (он в совершенстве владел немецким), но он всячески противился этому. Несколько раз его даже вызывали в отдел кадров, но он наотрез отказался, сказав, что эта работа не по нему, лучше он останется на заводе. «А если это воля партии?» — говорили ему, но он стоял на своем. Возвратившись после одной из таких бесед, он сказал мне:

— Кажется, я подрубил сук, на котором мог бы сидеть. Но не раскаиваюсь. По-моему, дипломатии было бы немного проку от меня.

Между прочим, его соблазняли тем, что через несколько месяцев направят в какое-нибудь посольство. Однако он предпочел остаться на заводе.

В первые же дни Пали посоветовал мне переменить профессию. Предложил перейти в конторку малого сборочного цеха, то есть стать преемником Ленерта. Когда-то Ленерт был делопроизводителем у начальника цеха, вел табель, выписывал и получал для нас на складе материал, инструмент, устанавливал норму выработки для каждого станка, иногда приносил обед начальнику цеха, если под рукой не оказывалось ученика.

Это предложение скорее ущемило мое самолюбие, чем польстило мне. В ту пору мы много говорили о высоких требованиях, предъявляемых к нам, старым участникам движения, и каждый из нас действительно проникся чувством ответственности за все, что делается на заводе. Занять место Ленерта? С какой стати? Я не брезгую никакой работой, но не вижу необходимости менять кран на чернильницу. Я горю желанием созидать, действовать, смело брать на себя ответственность. Но если говорить откровенно, положа руку на сердце, где-то в глубине души чей-то голос нашептывал мне: ведь стал же такой-то директором, тот заправляет в министерстве, а этот занял руководящий пост в партии, тот стал уездным секретарем, а этот — послом… Правда, я моложе любого из них.

Когда я отказался от места Ленерта, Пали Гергей как бы между прочим сказал:

— А не все ли равно, с чего начинать, Яни. Скоро всем станет ясно, кто чего стоит, к чему стремится, на что способен. Именно это и будет иметь потом решающее значение. Это точно так же, как весенний сев. Когда бросают зерна в почву, не знают, какое из них прорастет и какие даст всходы, все прояснится значительно позже.

Но я стал возражать ему, доказывать свое. Это разозлило Пали.

— Ишь ты, сразу и нос задрал, в двадцать один год подавай тебе пост премьер-министра! Так, что ли? — сердито бросил он мне.

— Кто это задирает нос? — возмутился я и ушел.

Прошло не меньше двух лет, а я все продолжал работать на кране. Нашлись и такие, кто похваливал меня за мудрое решение не забираться на огуречное дерево, поскольку-де стебелек у него слабый, переломится. А другие с лицемерным сочувствием удивлялись (В. Папп, например), что случилось со мной, уж не проштрафился ли я чем? Не запятнал ли себя?

Мне одинаково были ненавистны как похвалы, так и сочувствие, и все больше я злился на Пали. К тому времени с нашего завода многие выдвинулись: нашелся среди них и посол — вместо Гергея взяли седовласого, горластого слесаря Лайоша Абеля, трое стали директорами заводов, многие заняли высокие руководящие посты в многочисленных учреждениях и партийных органах. После того случая, когда Гергей предложил мне место Ленерта, он никогда не заговаривал со мной на эту тему и, по всей вероятности, пресекал всякий интерес ко мне извне. Почему? Из зависти? По злобе?

Но вот как-то раз к нам пришел работник райкома партии вместе с каким-то штатским. Расположившись в директорском кабинете, они пригласили сначала Гергея, а потом меня. Штатский подробно расспрашивал о моем прошлом, а под конец сообщил, что я отобран на офицерские курсы, через полгода, мол, смогу стать майором, подполковником или даже полковником в зависимости от успеваемости. Спросил мое мнение на этот счет.

Предложение мне понравилось. Стану полковником, подумал я, ибо ничуть не сомневался, что окончу курсы на отлично.

Гергей сидел молча, за все время нашего разговора не проронив ни звука. Когда они ушли, он вызвал меня к себе.

Под партбюро Гергей приспособил помещение бывшего подсобного склада позади машинного отделения, так как не хотел занимать кабинет в здании заводоуправления. Всю комнатушку загромоздил большой черный письменный стол, некогда принадлежавший начальнику отдела найма Гоацу. Наверно, его поставили сюда шутки ради, но Пали не замечал этого или просто не обращал внимания. За этим письменным столом его, скорее, можно было принять за слесаря, которого пригласили починить замок.

— Послушай, Яни, — сказал он, когда я уселся против него. — Ты слишком легко дал согласие идти на эти офицерские курсы. Ты все обдумал?

— А чего тут обдумывать?

— Все-таки речь идет о твоем будущем.

— Советуешь мне всю жизнь торчать на кране?

— Погоди, не горячись… — урезонил он меня, так как я уже перешел на довольно высокие ноты. — Хочу посоветовать тебе совсем другое. Давно вынашиваю я одну мыслишку, все с тобой собирался потолковать…

— Но я уже дал согласие! — перебил я его.

— Да выслушай же ты наконец! Неужели тебе так нравится военная форма или завод надоел?