Ференц Загони - На распутье

— Малец, если овладеешь этим приемом, все верхние мячи у ворот будут твоими.

В один из таких тревожных вечеров нас вновь посетила тетя Йолан. На сей раз под предлогом, будто случайно проходила мимо. Она восторженно расхваливала угощения матери, которая, казалось, принимала ее на сей раз намного радушнее.

Я понимал, что этот визит она нанесла мне. И действительно, как только представился случай, она топнула:

— Зайди завтра в ателье.

Когда на следующий день я пришел на площадь, звенели колокола, перед церковью стояли ряды украшенных цветами карет, на ступеньках толпились люди.

Йолан стояла в дверях ателье, сложив руки на высокой груди; стройная, подтянутая, с четко обрисовывавшимися бедрами. Она показалась мне очаровательной. Если бы я видел ее впервые и она не была моей теткой, пожалуй, мог бы влюбиться в нее.

По церковной лестнице спускался огромный ком из белых кружев, по обеим сторонам его выстроились черные фраки и белые манишки.

— Что это? — спросил я, подойдя к Йолан.

— Ничего, — сквозь зубы ответила она, продолжая смотреть на невесту. Затем отвернулась и опустила руки. — Какая-то знатная сука соединила свою судьбу с не менее знатным кобелем, — проговорила она с чуть заметной улыбкой.

В ателье она, как и полагается, стала за прилавок, взяла в руки не то штаны, не то комбинацию — точно не помню уже — и, жестикулируя, словно гоняя мух, заговорила:

— Пойдешь к жене Гергея. Понял? — Таким приказным, фельдфебельским тоном она еще никогда не разговаривала со мной. — Отдашь ей деньги. Ничего лишнего не говори, скажешь только, что прислали товарищи. Попросишь у нее пару старых чулок и принесешь ее завтра сюда.

Она вышла из-за прилавка и, прощаясь, сунула мне в руку деньги.

— Я не знаю, где она живет, — произнес я в замешательстве.

Йолан быстро объяснила, как ее найти, при этом глазами, всем своим видом давая понять, что мне пора уходить.

Вечером, приготавливая мне постель, мать со вздохами стала вспоминать отца, затем с упреком сказала:

— Яни, ты совсем перестал молиться! Раньше, бывало, становился на колени перед кроватью, даже зимой, несмотря на холод. Дорогой мой сынок…

Невыносимо тягостными были эти минуты, и я радовался, что уйду из дому. Когда я сказал об этом матери, она запричитала:

— Пресвятая дева Мария! В такую-то пору? Куда?

— По делу, — отрубил я. Надел пальто, посмотрел на себя в зеркало и вышел.

Я бродил по пустынным улицам, выжидал подходящий момент и досадовал в душе на своих руководителей. Нечего сказать, задание: успокаивать деньгами плачущую женщину. Я охотнее согласился бы прятать винтовки в укромном месте или штурмом брать тюрьму, в которой томится Пали. Интересно, в какой именно тюрьме он находится? Или… Да что там, наверно, решили, что мальчику и этого достаточно. А все из-за Йолан, это она считает меня сосунком и другим то же внушила. Со злостью я пинаю ногой чей-то забор. Прогнившая планка с треском ломается, собака лает, задыхаясь от ярости.

Я отскакиваю и иду дальше.

Жена Пали Гергея? Какая она? Он никогда не рассказывал мне о ней, хотя у нас не раз заходил разговор о женщинах. Великие словесные баталии на тему о любви… Чудесные были времена, мы только тем и занимались, что с утра до вечера болтали, в то время как руки делали свое дело. Пали как-то раз сказал, что подлинное достоинство женщины не в ее девственности, не в том, что она девушка, а в том, что она мать, ибо смысл жизни не в начале, а в завершении; всякая мечта пуста, если она возводит в добродетель уклонение от предназначенных обязанностей, всякая цель наивна, если она не служит будущему. Я даже слышу его голос, чуть хрипловатый, монотонный, заглушаемый скрежетом напильника. Единственное, что он мне рассказал, — это о своей первой брачной ночи, как Эржи вырвалась от него и чуть стену не прошибла.

Часы на кафедральном соборе после четырех глухих ударов пробили десять звонких.

Как сказала Йолан, на углу корчма, шелковица, под нею стулья, столики, от угла четвертый дом, единственный двухэтажный, если стать лицом к нему, первое окно внизу, справа от ворот.

Я постучал.

Какая она, Эржи?

Ни звука.

Снова постучал по стеклу, неторопливо, ритмично, раз, два, три… одиннадцать… Вот, кажется, приблизилась чья-то голова. Или мне показалось? Продолжаю стучать. Кто-то приник к стеклу.

Я показываю жестами, чтобы открыли окно.

Тень исчезла и вскоре появилась вновь, но теперь уже в зимнем пальто, тихонько открыла створку окна.

— Кто там? — спросил шепотом женский голос.

Светлые волосы упали женщине на лоб, она откинула их рукой назад.

— Яни Мате, — ответил я тоже шепотом. — Вы, наверно, слышали обо мне. — Я достал из кармана конверт. — Возьмите, пожалуйста, это вам посылают товарищи.

Она не сразу протянула руку, еще больше высунулась в окно, чтобы получше разглядеть меня; волосы опять упали ей на глаза, она потянулась поправить их, пальто распахнулось, и я увидел се полную грудь… Вспомнилось, что рассказывал Пали о первой брачной ночи…

— Пожалуйста, возьмите, — пробормотал я, совсем смутившись. — И еще интересуются, не получали ли вы каких-нибудь известий от Пали.

Она продолжала колебаться, но в конце концов, хоть и не охотно, все же взяла деньги, свернула их и сунула в карман. Снова поправила волосы и прошептала:

— Нет, к сожалению, ничего. А вы?

— Тоже.

Мы продолжали стоять, я не в состоянии был выдавить из себя ни слова, ничего не шло мне на ум, кроме узкой кровати, о которой говорил Пали, ее волос и ночной рубашки, которую увидел, когда распахнулось пальто.

— Я еще приду, — произнес я наконец. — Но не заставляйте долго стучать.

— Когда? — спросила она шепотом.

— Не знаю.

— Я прикрою окно, но не запру. Вы только нажмите, я тотчас проснусь. Ладно?

«Словно о свидании договариваемся», — подумал я, ощутив легкое головокружение.

— Хорошо, так и сделаю… Что-то еще поручили, но никак не вспомню, — сказал я.

— Тс-с-с, — зашептала она. — Потише, а то услышат. Лучше вам уйти…

— Целую ручки…

Она закрыла окно и тут же распахнула снова.

— Ах, я даже не поблагодарила вас. Видите, до чего растерялась…

Шагая уже по своей улице и размышляя о том, как встретит меня мать, я вдруг вспомнил, что надо было попросить у Эржи пару старых чулок.

«Вот осел. Ну и дурак же, — подумал я, — а Йолан тоже хороша, ишь какое поручение придумала».

Как-то раз — помню, уже подмораживало — Эржи сказала, чтоб я больше не приходил, кто-то в доме заметил меня. Я сообщил об этом Йолан, но она ответила, что ходить все равно придется, но нужно вести себя так, чтобы подумали, будто она моя любовница.

Я невнятно пролепетал, мол, как ты можешь говорить такое, и покраснел до ушей.