Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

«ГТТ» утробно фыркнул, взревел мощным дизелем, выбрасывая смрадную гарь, и заелозил гусеницами по мерзлой, твердой, как гранит, земле.

Игорь вышел взглянуть на уходившую машину. Он стоял на высоком фундаменте, с которого только что ее загружали, как с причальной стенки. В этот последний свой день грузчик совсем не почувствовал в себе тоски. Наверно, действительно ничего примечательного в его жизни почти за год не произошло, раз так все было обыденно и привычно.

Но лишь машина развернулась и стала на колею, ведущую со двора, блеснули под тусклым солнцем лобовые стекла, двигатель затих, траки вздрогнули и замерли. Тут же из-за отброшенной дверцы кабины высунулась взъерошенная голова Гоги, и он крикнул:

— Эй, дарагой, не стой, как витязь пэчали. С нами давай. Трэтьим будешь, — конечно, засмеялся. — Тундру посмотришь. Кр-расота…

Игорь не сразу сообразил, что это относится к нему. Оглянулся — рядом никого не было. Затем засомневался: отозваться или нет? Вдруг очередная Гогина шутка?

— А завтра — мы дома, — продолжал тот. — Экскурсия получится «Знай свой край». А то заплесневеешь тут. Га-га…

Игорь решительно спрыгнул на землю и шагнул к вездеходу, заметив, как кивнул, указывая в глубь кабины, Семен.

Когда мелькали по сторонам снежные наносы, бежала навстречу ровная колея, он было пожалел, что с бухты-барахты ввязался в такую непредвиденную поездку. Но вскоре, привыкнув к полумраку кабины, Игорь уже с удовольствием покачивался на сиденье, покрытом полушубком. Было тепло и уютно на укромном месте за широкой Семеновой спиной. Проплывали высокие сугробы, а впереди открывался белый снежный простор.

Остались позади последние столбы электролинии, и машина круто взяла вверх, полезла по едва заметному следу — одинокой колее. Через несколько сотен метров ее нос опустился, и Игорь увидел узкую длинную долину между двумя грядами высоких скал. Она тянулась далеко и то ли упиралась в едва различимую среди белизны неба и снега ровную, как пирамида, сопку, то ли сворачивала у ее подножия. Туда же вел и след вездехода, и, чем дальше он уходил, тем глубже были выбоины среди ровной поверхности долины. Тут же на них начало подбрасывать, кренить тяжелый «ГТТ», и он недовольно, как живой, стал: подвывать дизелем. Пару раз так тряхануло, словно под: гусеницами провалилась земля. Игорь лихорадочно ухватился за спинку сиденья, трубу каркаса, стараясь держаться на весу, чтобы поменьше донимала отчаянная тряска.

Глядя на Гогу за рычагами управления, он удивился, как прочно, словно сросшись с машиной, сидит этот парень на своем месте, молча и серьезно уставившись перед собой. Лишь губы у него были неестественно плотно сжаты. Он пока еще не произнес и слова, хотя вряд ли бы это у него и получилось — до того вездеход кидало из стороны в сторону.

Дорога то уходила куда-то под машину, то оказывалась прямо перед ней. Промелькнули несколько рыжих от ржавчины бочек. Невероятные кульбиты выделывали скалы.

Повернулся Семен, что-то сказал, но Игорь не понял — уши словно заложило ватой. Наверное, вездеходчик догадался об этом по его глазам и ловким движением отбросил дверцу кабины. В ушах тут же хлопнуло, ворвался резкий гул двигателя.

— По разливу идем, — ткнул пальцем вниз Семен. — Речка. Вымоин наделала.

Игорь согласно кивнул и удивился, что на всем пути нигде не показалось и пятнышка льда — до того был глубоким снег.

— Песни пой или рот иногда открывай, — снова крикнул Семен, указывая на дизель. — Эта зараза воздух тяпает. Потому давление разное. Сообразил?

— Ага, — поспешно ответил Игорь, и, когда в левом ухе снова раздался щелчок и зачесалось, он все понял.

Прошел еще добрый час, пока болтанка так же неожиданно прекратилась, как и началась, и машина ровно и быстро побежала широким распадком. Куда-то незаметно исчезла гусеничная колея. Теперь вдаль тянулся лишь едва прочерченный длинными застругами чистый наст. Можно было осмотреться, и Игорь наклонился вперед, пытаясь увидеть где-то рядом знакомую приметную сопку. Но вокруг все было уже совсем другое. Он забыл о больно ушибленном на ухабе локте, надоевшей тряске, когда перед глазами предстала эта яркая, ослепительно сверкающая картина. К далекому и низкому горизонту тянулась холмистая белая равнина. Закатное солнце, висевшее где-то сзади, сглаживало, размывало резкие скальные выступы, останцы. Там, где вершины холмов сливались с темно-фиолетовым тяжелым небом, снег отливал легким пурпурным цветом. И этот бескрайний простор, контрастное сочетание красок напоминали мираж до того величаво и одновременно хрупко, что казалось, он случайно, на мгновенье, возник перед путниками и вот-вот растает на глазах, как сказочный.

Грохот вездехода здесь был очень неуместен. Машина упорно молотила снег, бежала быстро, но эта сверкающая картина ничуть не становилась ближе. Словно на гигантской сцене она была ловко сработанной декорацией.

Когда «двадцатка» замерла и у борта раздался резкий стук металла о металл — Семен кувалдой принялся вгонять между траками вышедший шплинт-палец, — Игорь спрыгнул с высокого крыла машины и сделал неуверенно несколько шагов, будто проверяя надежность земли. Острый и густой от мороза воздух рвал грудь, дыхание перехватывало. Прикрыв рот рукой, он так и стоял, растерянно всматриваясь в застывшую тундру, скользя взглядом по открытому нараспашку горизонту, где было так чисто, вольно. Ему впервые пришлось видеть такие светлые дали, сиянье бесконечных снегов. Оттого, наверное, на душе стало покойно, умиротворенно, возникло ощущение, что вместе с этой вечной землей он сам будет существовать вечно.

Оглянулся назад, на двух парней, толкующих о чем-то, таких своих посреди этой тишины, которую неудобно нарушить даже скрипом наста. И вдруг он почувствовал, что давно улыбается блаженной детской улыбкой.

— Слушай, что такое карабэйнык? В кавичках. Харашо или как?

Теперь Гога занял место по правому борту и, перегнувшись через спинку сиденья, доверительно заглядывал в глаза Игорю. От него приятно пахло свежей кожей новой куртки.

— Газэта так про нас написала. Областная, сэрьезная газэта. Видал — нэт?

Игорь с сожалением мотнул головой.

— Мало, конэшно. Как коробка спичэк. А внизу это самое слово. Думал домой газету отправить. Но пэрэдумал. Бабушку жалко. Совсэм ей плохо будэт. Скажет: «Вах, Гогия, мой бэдный Гогия, до какой жизни дошел. В каво прэвратылся, зачэм обыжаешь мою сэдыну, зачэм тэбе Сэвер и такая нэпонятная работа, или тэбе наши горы нэлюбимы и нэ святы, или ты имэешь какую большую обиду, вах-вах…»

Он засмеялся, и можно было уже узнать в нем прежнего Гогу. Но в какой-то момент Игорь уловил в этом бодром голосе едва заметную неуверенность, словно за ней скрывалось что-то важное, затаенное, которое так сразу не понять.