Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

За столом подняли тост за бой у Новой Калитвы, вознесли до небес Григория Назарова и Богдана Пархатого — за то, что храбро бились, отогнали хорошо вооруженный полк Качко. Пархатый с Назаровым расплывались в счастливых, пьяных улыбках.

— Поздравляю, Богдан! — сказала в общем гуле и Катя, и Пархатый расцвел окончательно, полез с поцелуем — ее передернуло. — Но-но, полковник! — строго сказала она, и Пархатый обмяк, плюхнулся на место.

«Боже, с какой ненавистью эта девочка смотрит на меня!» — Катя поежилась под ледяным, презрительным взглядом Лиды. — А мне обязательно нужно сегодня поговорить с нею. Но как, как?! Соболева может не поверить мне, подумает, что это провокация, что меня попросили об этом Конотопцев или Безручко…

— А что скажет нам Екатерина Кузьминишна? — Начальник политотдела благодушно развалился на стуле, смотрел на Катю призывно, подбадривающе.

Вереникина поднялась, лихорадочно думала: «Что говорить? Призывать к объединению? Об этом уже говорилось… Хвалить за кровавые победы над нашими? Язык не повернется. Провозглашать эсеровскую программу? За Советы, но без коммунистов? Снова вспомнить о муже?..»

Пауза затягивалась.

— Ну, Кузьминишна, — усмехался Безручко. — Слухаем тебя.

— Давайте, господа, выпьем за… любовь! — неожиданно для себя сказала Катя. — За любовь, которая дает нам силы и веру, за любовь, помогающую в борьбе с врагами, какие мешают нам строить свободную жизнь. За любовь, которую ничто и никто не сможет сломить в русском человеке, ибо это любовь к России, к Отчизне!

— Ура-а!.. — заорали, захлопали полковые, а вслед за ними и штабные, лишь Колесников с Безручко явно не спешили присоединиться, раздумывали.

— За любовь к свободной и счастливой России, господа! — настойчиво повторила Вереникина, глядя на Колесникова, и тот усмехнулся криво, приподнял стакан. А остальные тянулись к ней через стол, тупо били стаканами в ее стакан, орали:

— За любовь!

— За нее, солодкую!

— За ба-а-а-аб! — ревел Пархатый, и голос его был услышан всеми, подхвачен многократно и дружно: «За длинноволосых, хай им грэць!»

Безручко стучал ложкой по краю тарелки, призывая к порядку и вниманию.

— Браты! — крикнул он, вставая. — Очень уместно сказала тут Кузьминишна о любви. Ридна наша батькивщина держится… це она дуже гарно сказала — на любви к ближнему и ко всей российской земле. Но любовь эта проявляется у нас по-разному. Кто бьется с ворогом на поле, кто обеспечивает победу своею головою, то есть думае за нас с вами. И такие люди среди нас тоже есть. И сегодня один из нас заслуживает высокой награды. Я кажу про тебя, Иван Сергеевич. — Безручко повернулся к Колесникову. — Мы побалакалы меж собою и решили, шо ты заслужив, як генерал и полководец, той дивчины, шо рядом с тобою. Нехай она будет для тебя, Иван Сергеевич, законною жинкой.

— Горько-о-о! — завопили тут же полковые, забили в ладоши, в кружки, стаканы…

Выбритое лицо Колесникова дрогнуло недоуменной гримасой: что еще за шутки? Жена у него есть, все об этом знают. А Лида… ну что ж, побалуется он с ней, а там жизнь покажет. Но глотки штабных орали все настойчивей, все требовательней, и он понял, что д о л ж е н принять участие в задуманной, оказывается, игре, что должен принять как дар эту испуганную беленькую девушку, что его насилие над ней теперь как бы узаконивалось, признавалось…

Под непрекращающийся рев Колесников встал, молчком потянул за руку Лиду; она поднялась, трясясь всем телом и плача.

— Горько, сучка-а! — рявкнул Марко́ Гончаров, но Григорий Назаров, сидевший рядом с ним, ткнул его кулаком в бок: жинка командира, дубина. Не понимаешь, что ли?!

Колесников повернул к себе Лиду, взял ее мокрое испуганное лицо жесткими сильными пальцами.

— Лучше убейте меня! Убейте! — отчаянно закричала Лида и стала вырываться из рук Колесникова, а Вереникина поняла: вот он, момент, которого она ждала! Вот когда она может оказаться рядом с Лидой!

Расталкивая штабных, Катя бросилась к Соболевой, прижала к себе. Лида истерически вскрикивала что-то нечленораздельное, билась в ее руках, а Катя гладила ее по голове, успокаивала.

— Я побуду с ней, Иван Сергеевич, — сказала она тоном, который не терпел возражений. — Ей надо отдохнуть, прийти в себя.

— Ну ладно, ладно, — хмуро и согласно ронял Колесников, отступая перед напором Вереникиной и видом Лиды. — Там, в боковухе, нехай полежит. Воды чи шо ей треба… Эй, Опрышко! — зычно крикнул он. — Наладь-ка воды. А ты, Филимон, к доктору, Зайцеву, паняй. Нехай капли, что ли, даст. Или сам прибежит.

— Не надо, ничего не надо, — торопливо говорила Катя и вела Лиду сквозь примолкших, расступающихся штабных. — Полежит, придет в себя, успокоится…

В боковухе, плотно прикрыв дверь, Катя твердым шепотом говорила Лиде:

— Лида, милая, возьми себя в руки и слушай, что я тебе буду говорить. Ты меня слышишь? — Лида слабо и настороженно кивнула. — При первой же возможности я помогу тебе убежать отсюда, поняла?.. Не удивляйся и не смотри на меня так. Твоя мама жива и здорова, в Меловатке бандиты больше не появляются. Пока потерпи и помоги мне…

Лида оторвала от подушки мокрое вздрагивающее лицо, глаза ее смотрели на Вереникину недоверчиво, настороженно.

— Правильно, правильно! — говорила Катя. — На твоем месте я бы тоже так смотрела. — Но у меня нет времени, Лида! Сюда могут войти каждую минуту!

— Что ты от меня хочешь? — спросила Лида.

— Расскажи мне все, что ты знаешь о бандах, все, что увидела и услышала здесь. Какая численность дивизии, какое вооружение, связи. Особенно связи, это очень важно. Через каких-то людей Колесников знает о наших планах…

— Я не понимаю.

— Ну… кто и откуда приезжает к вам… к ним в штаб, дает сведения о красных? Кто снабжает банды Колесникова боеприпасами… Быстрее, миленькая, быстрее!

— Ты кто? — прямо спросила Лида и села с ногами на кровати, отодвинулась к стене. Смотрела теперь со страхом на Вереникину, судорожно смахивала с лица волосы, заправила их за маленькие аккуратные уши. — Ты хочешь, чтоб меня убили, да? Тебя Сашка Конотопцев подослал, да?

Катя в отчаянной растерянности обернулась к двери. Бог ты мой, ну что делать, что?! Она и сама страшно рискует, ведь Лида может не выдержать, в случае чего!.. Но Наумович сказал твердо: это наша, советская дивчина, Катя, а все остальное ты должна сделать сама. Может, не спешить, подождать другого раза? А будет ли еще возможность увидеться? Что-то, конечно, она и сама уже знает, пройдет время — узнает больше, если, конечно, все будет благополучно. Теперь же дорог каждый день, каждый час, губчека нужны сведения, через три дня за ними придут, возможно, Павел Карандеев или Федор Макарчук… Всего этого Лиде говорить нельзя, единственное, что она должна знать, чувствовать, что рядом с нею надежный человек, на которого можно положиться, довериться ему… Как все это объяснить бедной девушке?!