Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Здорово, дед!

— Здоров, здоров!.. — Сетряков отступил на шаг. Напугал, черт! И откуда взялся? Никого же не было на дороге.

— Куда путь держишь? — спросил парень.

— А ты?

— Я-то?.. Я далеко. — Парень махнул рукой в неопределенном направлении. — Домой, после ранения. Воевал в Крыму, полгода почти в госпитале валялся. Теперь, вот, к мамане двигаю — списали подчистую.

— Не нашенский ты, — сказал Сетряков. — Не из хохлов.

— Не из хохлов, — охотно согласился парень и предложил: — Давай посидим, дед, покурим, а? А то я с ногой своей… шкандыбал, шкандыбал…

Они сели на сани, закурили.

— В Гороховку, что ли? — снова спросил парень.

— В нее самую. — Сетряков увел глаза. — Одежонку кой-какую поменять на хлиб. Сала, вон, бабка моя шмат дала. Зерна нэма, мил человек, баба моя с голодухи помирает.

— Из Калитвы сам?

— Оттуда.

— Я слыхал, бунтуют у вас?

— Дак… малость есть. Повстанцы, стал быть. Народ, вишь, обиделся на власть-то, хлиб отымают… Забунтуешь тут.

— М-да-а… Сам-то какой линии держишься? Тоже в банде?

— Да какая там банда, милок? Глаза не бачуть, ноги не держуть… Баба и та с печи прогнала: храпишь, каже, да… стыдно и казать. А линия… Яка тут может быть линия? Выжить бы. А шо красные, шо белые — один черт.

Парень вздохнул, бросил в снег окурок.

— Жаль. Советская власть за вас, бедняков да середняков, горой стоит, а ты… И кровь мы за вас в гражданскую лили…

Сетряков неожиданно для себя вскипел:

— Шо ты жалкуешь на словах?! Раз ты грамотный да смелый тут, в лесу, скажи: яка крестьянину власть нужна? Шоб справедлива була и защитница?

— Советская, — ровно сказал парень и хорошо улыбнулся. — Больше ему никакой власти не надо. Я и сам, дед, из крестьян, и воевал за нее…

— Может, и так… — Зуда в раздумье почесал затылок кнутовищем, спросил ласково: — Тебя как зовут-то?

— Меня?.. Павел. — Парень думал о чем-то. Встал с саней, отряхнул с шинели табачные крошки. Убрал кисет и сложенную газетку в дорожный сидор, закинул его за плечи.

— Ну что, дед, пока. Как это у вас, хохлов, говорится: до побачення, да?

— До побачення, — подтвердил Зуда. Он пожал протянутую ему руку, ощутив в пальцах Павла недюжинную силу.

— Дак ты в Калитву нашу, чи шо? — спросил он как бы между прочим.

— Нет, зачем?! — парень отрицательно покачал головой, и пшеничный чуб выполз из-под папахи. — Мне, дед, на железную дорогу надо.

«Брешешь ты, Павло, или как там тебя, — подумал Сетряков. — Тут до железной дороги два дня тилипать. И Калитву ты нашу никак не минуешь…»

Богдан Пархатый, помучившись часа два с какой-то штабной бумагой, позвал Вереникину.

— Ты, Катерина Кузьминишна, подмогнула бы мне приказ написать, а?

— А что за приказ? — спросила Катя.

— Ну, надо написать, мол, переживаем тяжелое время, встали на борьбу с коммунистами, которые для нас уготовили голодную смерть… Вот. Ну, бойцы чтоб наши гарно несли службу на постах, не пьянствовали и не отвлекались на баб. А также почитали своих командиров. Все лошади, напиши, мобилизуются, отбитое в набегах добро чтоб не тянули по домам, а сдавали в штаб. Или там в хозяйственную часть для хранения. Ну, шо-сь в таком духе и сочиняй. И укажи, мол, кто не будет слухать командиров, то такие будут наказываться по законам военного времени со всей строгостью…

Богдан походил по чисто вымытым половицам штабной хаты, покрутил рукой возле головы.

— Тут крутыться, а сказать, як та собака, не можу. А ты грамотная, у тэбэ получится.

— Я поняла, напишу, — сказала Катя и села за работу.

Скоро она подала исписанные листки Пархатому.

— Ну вот, и я так думав, — согласно кивал Пархатый, заглядывая на страницы через Катино плечо. — Ты вот что, Кузьминишна. Паняй сейчас с этим приказом на Новую Мельницу. Нехай там Нутряков ее глянет. Согласуй, поняла? Заодно и проветрись — засиделась. Грицько проводит тебя.

«Не доверяет», — мелькнула у Кати мысль.

— А вечерком, мабуть, зайду до тэбэ, потолкуем, — осклабился Пархатый. — Что-то я на свадьбе тогда перебрав… Ну да ладно, поезжайте.

Нутряков, к которому Катя обратилась с приказом и показала ему листки, раздраженно отмахнулся:

— Погодите вы с этими писульками, есть дела поважнее!.. Погуляйте, Катерина Кузьминишна, потом, потом!..

Катя пожала плечами, сказала Грицьку, чтоб дожидался ее во дворе и никуда не отлучался, задерживаться она здесь, на Новой Мельнице, не намерена; сама же, выбрав момент, пошла к Лиде. Лида стояла у окна, с тоской смотрела на заснеженный огород, копешку сена на нем, играющих возле него щенят. Она не повернула головы, когда Катя вошла, вообще, казалось, не слышала и не видела ничего, что происходило в этом ненавистном ей доме.

— Здравствуй, Лидуша! — Катя обняла ее за плечи, и Лида от неожиданности вздрогнула.

— Ой, Катя. Ты меня напугала… Здравствуй! Откуда ты взялась?

Лида засуетилась, подвинула Кате стул, пригласила сесть. Что-то было в поведении Соболевой новое, настораживающее, и Катя как можно мягче спросила — не случилось ли чего?

Лида заплакала.

— Дай мне наган, Катя, — попросила она сдавленным голосом. — Я этого Колесникова… ночью бы, когда он явится ко мне. А там пусть что хотят делают, все равно уж…

Катя села рядом с девушкой, гладила ее вздрагивающую спину, успокаивала.

— Потерпи, Лидуша, потерпи. Им недолго осталось… О тебе знают, как только представится первая возможность…

За дверью что-то упало, и обе они примолкли, насторожились. Катя говорила теперь вполголоса, почти шепотом:

— Лидуша, новое что-нибудь узнала?

— Ой, Катя! Что я наделала!

— Что?

— Я документы у них стащила…

— Какие документы?

— А там списки полков, карты какие-то… Я в горницу как-то зашла, а они лежат на столе. Ну я и…

— Куда ты их дела?

— А вон они, в трубе, — Лида кивнула на вентиляционные отверстия в стене над грубкой. — Нутряков весь дом с Сашкой Конотопцевым обыскал… Филимона избили. Он, дурак, сказал, что «якими-то бумагами печку растопляв…».

Девушки рассмеялись, представив глупую рожу Стругова.

— Давай их сюда, — сказала Катя и подошла к двери, приоткрыла ее — не подслушивал ли кто?

— Ой, Катя… — Лида сделала неуверенный шаг к тайнику. — Убьют же, если найдут…

— Быстрее! Ну!..

Павел Карандеев, шедший в Старую Калитву со спецзаданием — уничтожить Колесникова, — тоже заподозрил встретившегося ему старика. Более того, он убедился, что перед ним не просто калитвянский крестьянин, а член банды, пусть и не активный, насильно исполняющий чью-то волю, но на данный момент это значения особого не имело. Дедок выдал себя многим — путался в ответах, весь был насторожен, пуглив. Конечно, встреча с незнакомым человеком на глухой лесной дороге отчасти оправдывает его настороженность, но было в поведении старика и нечто большее, чем простая человеческая пугливость… Но не возвращаться же в Гороховку!