Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

— А карантин?

— Карантин? — Ками, задумавшись, откинулся в кресле, глядя на глотающий душу мёртвой белизной потолок. — Разве только вы в самолёте сказали бы экипажу, что больны… Самолёт посадили бы где-нибудь в Сибири на охраняемом военном аэродроме… Вас встретили бы гостеприимные ребята в костюмах с высшим уровнем биологической защиты… Умертвили бы пассажиров и экипаж в каком-нибудь герметичном бункере, а тела полностью кремировали… Что ж, возможно. Шанс. Но ведь не для вас. Не для того вы жили, Игорь, чтобы дышать. Не для того. Ведь так?

— Так.

— Вы долетите?

— Да.

— Молча и тихо?

— Да.

— И будете наслаждаться вашей свободой?

— Да.

— И жизнью. Особой жизнью. Без запретов и ограничений. Жизнью, где есть только ваши законы. Только ваш суд и ваша кара. И выбранная вами, только вами, смерть. Вы создадите свой мир. Вы станете богом, Игорь, и мы вам поможем.

— А сами?

— Что вы имеете в виду?

— Сами не боитесь умереть? Ведь вакцины не существует. Обратного хода нет. Вирус, единожды выпущенный на свободу, неуничтожим. Так?

— Так.

— Ками, я вас не понимаю. Основное свойство оружия — избирательность поражения. Вы же снабжаете меня оружием, которое уничтожит и вас самих. Не боитесь? Сами то на что рассчитываете?

— Мы не военные, Игорь. И не политики. Мы — революционеры.

— Вам тоже неприятен воздух?

— Представьте, что мы уповаем на Божью помощь. Убедительно?

— Не знаю… Не знаю, что это такое — «божья помощь».

— Мы предлагаем человечеству задачу и смотрим, насколько успешно оно справляется с её решением. Эту задачу не решить без вмешательства высших сил. Это и есть Божья помощь. Возможно, у нас в запасе будет всего несколько месяцев, недель или даже дней для того, чтобы дать людям возможность ощутить присутствие Создателя в этом мире. Дальнейшее — не важно. Творите с этим миром всё, что хотите. Он — ваш. Нам оставьте души. Для них вакцина у нас найдётся.

— Вы тоже готовы умереть?

— Да.

— Отчего же в одном месте собралось так много людей, которые не хотят дышать?

— Долгая история, Игорь… Как-нибудь в другой раз… И не здесь. Вы готовы?

— Готов.

— Тогда приступим. Идите за мной.

Грохот грозы нарастал.

Пахло дождём, хотя земля была ещё суха и первые, редкие капли, не упали пока на неё.

Я шёл по улицам, пугливо оглядываясь по сторонам.

Так просто было: уйти из квартиры, оставить мать, бежать от неё, подальше — искать пропавшего отца.

Искать отца?

Я странно равнодушен к нему. Иногда боюсь (когда он особенно сильно пьян), иногда он бывает мне немного симпатичен (когда дарит чудом сохранённую в кармане шоколадку в мятой упаковке… но то бывает редко).

Но — любовь? Нет, едва ли моё чувство по отношению к нему можно назвать любовью. Это даже не привязанность.

Я вовсе не тоскую по нему, когда задерживается на работе, или (что чаще бывает) после работы и до ночи не приходит домой. Я не жду его.

Не прислушиваюсь к глухому хлопанью двери подъезда, не жду с замиранием сердца тихого щёлкания лифтовых дверей на нашей лестничной площадке. Не вздрагиваю от нарастающего звука шагов на лестнице.

Всё это делает мама. Она любит его — моего отца.

Я равнодушен к нему. Просто лучше, если этот странный, почти незнакомый человек тихо сидит дома. А не пропадает где-то…

Так лучше и споконей для всех.

Я перехожу на бег.

Ветер усиливается. Поднимает пыль. В горле першит, начинается кашель.

Я останавливаюсь. Сплёвываю на землю. Ребром ладони вытираю рот.

— Игорян!..

Дядя Миша, папин приятель, покачиваясь, стоит у столба. Он пытается схватиться за столб, но промахивается. Едва держит равновесие.

Он улыбается и поправляет собирающийся в складки на отвисшем животе толстый тёмно-зелёный свитер.

Дядя Миша — приятель папы. Но не этот, не коллега… Дядя Миша — водитель большой машины, он её называет «фура». Фура он иногда оставляет на площадке у дома. Там, у трансформаторных будок. Ближе к дому её не поставишь.

Фура — слишком большая.

Дядя Миша — водитель. Он не работает вместе с папой…

«Это хорошо», — думаю я.

Папа — по строительной части. Так говорит Пётр, мамин брат.

Хорошо. Значит, папа не остался на работе. Если он пил с дядей Коля, значит — он где-то рядом с домом.

Почему-то я сразу подумал, что дядя Миша не просто так меня позвал. Позвал именно для того, чтобы сообщить что-то важное об отце.

— Папаньку ищёшь?! — воскликнул дядя Миша и отчего-то рассмеялся, оборвав короткий смех отрывистым, резким вслипом.

И махнул рукой.

— А он… эта.

Дядя Миша сунул руку в карман штанов, достал красную сигаретную пачку. Постучал ей по тыльной стороне ладони.

— Не куришь? — строго спросил он.

— Нет, — честно ответил я.

— Правильно, — сказал дядя Миша и неожиданно быстрым и точным движением сунул в рот сигарету. — Это знаешь, дрянь какая? У, ёбтыть!

Дядя Миша зажмурил глаза.

— Знаю, — ответил я.

И с нарастающим беспокойством почувствовал, как первые холодные дождевые капли стали падать мне на голову и руки.

— Нам в школе говорили… — продолжал я.

Признаться, не знал, что ещё сказать. Мне нужно было найти отца и вернуться домой с ним. Чтобы мама перестала плакать… Тошнит от её слёз, от темноты!

Чтобы она включила, наконец, свет!

Дядя Миша знал, я был уверен в этом — знал, где найти отца. Я стоял и терпеливо ждал, несмотря на начинающийся дождь, который скоро должен был перерасти в ливень с грозой.

Дядя Миша закурил и важно взмахнул рукой в сторону школы.

— Там папанька твой. Не дошёл, блин…

Он снова коротко хихикнул.

— Упал, понимаешь, у забора. Я его нести было, да где там! Лежит, вот, да мычит. Тяжёлый он, папка твой, а у меня здоровье уже не то. Не то здоровье, чтобы людей на себе таскать. А хоть бы и хороший людей, да здоровье всё-таки не то…

Дядя Миша выдохнул едкий, кисловатый дым.

И с глубокомысленным видом добавил:

— Да, вот…

Я повернулся и побежал к школе.

Не хотелось терять времени. И, тем более, не хотелось его благодарить за подсказку.

Он был противен! Ещё противней пьяного отца.

Ну почему, почему я должен говорить с ним? Слушать его? Зачем мне это?

Дыхание стало сбиваться. Тяжелеть.

Я бежал, перепрыгивая через растущие лужи, через побежавшие по дороге ручьи. В темноте и наползающем тумане дорогу разобрать было трудно и несколько раз я всё-таки попадал в наполненные водой выбоины на асфальте.

Старые кеды пропитались водой, и отрывисто чавкали в такт бегу. Пятки скользили по мокрым стелькам, стирая в мозоли кожу, бежать становилось всё труднее.

На повороте к школе я едва не упар, потеряв равновесие.

«Хватит…»

Я перешёл на быстрый шаг.